Сергей Недоруб - Признаки жизни

«Набатовцы» скинули к Грачу все ненужное им барахло, которому так и так не смогли найти применения за пределами базы, — инструменты, тару, излишек лекарств. Так пещера превратилась и в склад, который регулярно пополнялся с Барьера. Себе обустроили ниши, гамаки, а Дудук даже слепил хижину из веток и листьев, да еще такую чудесную, что тут же получил кучу аналогичных заказов.

В общем, дело пошло, быт завязался, и в жизни наступила хоть какая-то предсказуемость. Сталкеры даром времени не теряли — исследовали Зону в пределах доступности вдоль и поперек, составляли карты, фарватеры, делили аномалии на временные и постоянные, вычисляли периоды их активности. Артефакты собирали, конечно. Но если бы «Набат» занимался только артефактами, то клан бы долго не продержался. В поисках оплачиваемого дела сталкеры выдумывали любые занятия — водили ученых по Зоне до самого Заслона, собирали образцы флоры и фауны. Словом, выживали как могли. Сохранить собственную жизнь в Зоне было еще не так трудно, а вот сохранить общество — тут уже пришлось попотеть. Факт: еще никто не ушел из «Набата» — ни по своей воле, ни по чужой. В «Набате» жили и умирали.

Шептун всякий раз думал об этом, когда видел вход в зал совета. В этот раз он некстати вспомнил еще одну вещь. Никто из «Набата» не вернулся домой, не вышел из Зоны. По крайней мере ни разу не было разговоров о том, чтобы попытаться.

Сам зал совета, несмотря на название, никогда не предназначался для открытых совещаний клана, а был нужен только лишь для внутренних, тайных дел. Для совещаний собирались перед входом в пещеру, где разводили костер и садились кругом. Было в этом ритуале что-то чарующее: окружающий мир словно исчезал с концами, когда неказистая куча хвороста загоралась от спички, лениво потрескивая, затем полностью охватывалась пламенем, и столб дыма простирался ввысь метров на пять, чтобы раствориться в ночном небе. Кто в тот вечер оставался на базе, те заблаговременно занимали лучшие места, но лишь для того, чтоб позже отдать их возвращавшимся с ходки товарищам — как-никак ветеранам уступать надо. Грач начинал говорить, никого не дожидаясь, чтобы у собравшихся не было чувства неполноценности; говорил он эмоционально, но вместе с тем успокаивающе, о самых разных вещах, включая случившееся за день, успехи, поражения, планы на будущее и дом. Никто, кроме Грача, не мог так свободно говорить о доме, сохраняя нужное расположение духа — ностальгическое, немного щемящее, но без малейшего налета хандры. Затем раздавался крик часового, из темноты появлялись уставшие бородатые лица, обладатели которых подсаживались к остальным, опорожняли мешки, показывая найденное за день добро. Временами кто-то поднимался, нырял в свое жилище за заранее приготовленным снаряжением и, получив благословение друзей, отправлялся на ночной промысел. Возвращались не все. Когда такое случалось, никто не поднимал тревогу раньше времени. Даже когда становилось ясно, что кого-то ждать уже не стоит, то обсуждения проблемы не было — все ждали вечернего костра, чтобы разделить горечь утраты с теми, кому сегодня повезло. Доставали бутылку, индивидуальные фляги или стаканы, плескали по чуть-чуть и молча пили, вспоминая ушедших. В Зоне каждый день приносил новые известия, и если путь сталкера заканчивался в аномалии, схватке с врагом или в неизвестности, то его опыт словно переходил к выжившим, поровну разделяясь между всеми. «Набатовцы» учились на чужих ошибках, старались изо всех сил. Тяжело было сдавать зачет в месте, где каждый день контрольная вместо теоретического курса.

Огонь не тушили, позволяя ему догореть полностью. В «Набате» не было никакой культурной жизни, кроме таких вечерних сборов, поэтому их старались не пропускать. Если пропуски все же случались, то по таким редким вечерам, подобный которым был в ноябре, когда ранеными вернулись сразу восемь человек. Все угодили в новорожденную «жарку» и имели ожоги разной степени тяжести. Попасть в одну и ту же аномалию всей толпой можно было лишь одним способом — внезапно. Такое случалось, если новая аномалия рождалась буквально из ничего, словно гной, прорвавший кожу планеты из плохо скрытой раны. Опознавать новорожденные аномалии перед из появлением было невозможно ни детекторами, ни болтами, ни внутренним голосом. Только один Маркус, случалось, чувствовал неладное и наотрез отказывался идти через не понравившийся ему участок. Шептун в таких случаях его не понукал. В конце концов стало ясно, что шанс увидеть новую аномалию в процессе рождения был слишком мал, вероятность попасть в нее — тоже, так что думать об этом не было смысла. От Зоны было лишь одно верное средство предохранения — исход за ее пределы.

Сталкеры не всегда показывали артефакты остальным «набатовцам». Кто хотел, тот мог оставить найденные вещи себе, чтобы затем распорядиться ими по собственному усмотрению. Был в этом не только демократичный, но и практический смысл. Случалось, что найденные артефакты выгодно увеличивали физические и все остальные возможности человека, хотя почти всегда требовали свою плату взамен — например, организм изнашивался быстрее. Никто этому не удивлялся, куда удивительнее были артефакты, не имеющие побочных эффектов. Было в них что-то демоническое, и сталкеры быстро от таких вещей избавлялись, тем более что «позитивные» природные гаджеты и стоили дороже. Их было выгоднее обменивать на еду.

А те артефакты, которые сталкеры все же решали отдать клану, Грач собирал воедино, сортировал и хранил в собственном ящике. И удачными случались недели, в которые было что сортировать.

Дойдя до пещеры, Шептун отвернул прибитый за верхний край полог и вошел внутрь.

— Закрой! — бросил ему Сандора. Шептун тут же задвинул полог снова.

Горел фонарь, тускло освещавший пещеру. Сталкер увидел, что стоявший в середине стол был освобожден от обычного барахла, которое всегда присутствовало на нем в избытке. Вместо этого почти по всей его поверхности была развернута большая карта. При электрическом свете Шептун с удивлением заметил, что это схема не южных районов, а всей Зоны — добрую треть места на ней занимала ровная дуга Заслона. На самой карте стояла видеокамера.

— Шептун, — послышался голос Грача. Заскрипел стул — начальник клана с трудом встал, показываясь на свет. Он выглядел изможденным, и от этого Шептун окончательно убедился, что у клана проблемы. Несмотря на возраст, Грач всегда выглядел бодрячком, независимо от того, пил он накануне или нет. Теперь же в старом вороне что-то словно надломилось.

— Я, — подтвердил Шептун.

— Как сходил?

— Плохо. Третьего человека потеряли за неделю. Уже почти завербовал.