Олег Дивов - Немцы

— Он хотел только добра, — твердо заявил Саша. — Просто не вовремя и негодными средствами. Но в главном-то он прав!

— Спокойно, друг ситный, — сказал капитан. — А вот допустим… Христианство прогрессивнее многобожия? Тогда почему его везде, куда ни глянь, насаждали принудительно, огнем и мечом?

— Ну вы сравнили!

— Спокойно, спокойно. Социализм прогрессивнее капитализма? Тогда зачем Гитлеру понадобились такие жесткие меры, чтобы его установить? И то это был не настоящий социализм, а так, серединка на половинку и во многом фикция. И ведь он с промышленниками договорился по-хорошему, отдал им еврейские капиталы, а иначе всякие Круппы и Тиссены съели бы Адольфика на завтрак и остальными страшными фашистами закусили.

— Некорректное сравнение. Социализм не религия, — сказал Саша.

— Разве? — Капитан ехидно прищурился, ну прямо Ульянов.

Саша не нашелся, как ответить — так, чтобы сразу. Все возможные ответы казались слишком развернутыми и потому неубедительными.

— Я просто ищу вариант, при котором не было бы войны, — буркнул он наконец. — А вы?

— А мы заботимся о благе государства, — сказал капитан. — Кстати, иногда государству бывает очень полезна война. Например, Вторая мировая сильно улучшила породу немцев, потому что по ее итогам мы перевешали все ваше самое заметное дерьмо. И в войска СС попадали самые отпетые немецкие кретины — и гибли массово, это тоже хорошо. А выжили по большей части мудрые, вроде твоих учителя с механиком, про которых ты рассказывал, и умные вроде тебя самого. В обозримом будущем вы не будете страдать ерундой, а будете строить новую хорошую жизнь. Мы уж проследим за этим. Так что для Германии это очень полезная война.

Саша глядел на капитана во все глаза: с такой оценкой войны он еще не сталкивался.

— Вот для России — нет, не полезная была война, — продолжал капитан. — У нас погибли лучшие. Те самые бородатые, да, ты понял. Отцы семейств и патриоты. А молодняк прогулялся по твоим Германиям, насмотрелся там глупостей и сделал неправильные выводы. Теперь, кого ни спроси, все говорят, что мы неправильно живем. Там, понимаешь, и рабочим больше платили, и средний класс жировал, и вообще все красиво, а у нас некрасиво. А за чей счет они жировали, а? Кто всю Европу под себя подмял и ограбил?..

Саша мог бы ответить, что Германия, прежде чем ограбить Европу, сама себя вытянула из страшной разрухи. Мог бы сказать, что немцы пахали — как ни одному русскому не снилось. Но промолчал. Это все с чужих слов, по рассказам старших, он-то маленький был и ничего толком не видел. Он помнил уже гитлеровскую Германию — страну весьма своеобразную, мягко говоря. Ее очевидное процветание неспроста закончилось войной: Гитлер спасал экономику. Ну так у Гитлера и социализм был ненастоящий.

Русские могли построить настоящий социализм, и войны бы не было — это все, что Саша знал. Но об этом тоже лучше молчать. А то выходит слишком обидно для русских: будто из-за них одних все так глупо сложилось.

И он замолчал.

Они уезжали в пятьдесят первом. Опять перед домом был грузовик, снова русские солдаты носили тюки и чемоданы и у крыльца стоял отец, а рядом — синий мундир. На этот раз главный в Дубне — полковник.

— Все-таки уезжаете, Дмитрий Михайлович?

— Да, — сказал отец. — Здесь наша родина, но там — наш дом.

— Ну-ну… — протянул синий.

Пожал отцу руку и ушел, не проронив больше ни слова.

— Надеюсь, ты понимаешь, — сказал отец Саше.

— Конечно. Что ты так смотришь, я же мог остаться… Я тоже хочу домой.

Вдруг в доме — пока еще этом доме, — зазвонил телефон.

— Не могу. — Отец помотал головой. Он выглядел таким усталым, каким Саша его даже в войну не видел.

— Я подойду, — сказал Саша.

Звонил капитан:

— Не зашел попрощаться, свинтус. Ладно, я понимаю. Есть диплом?..

Саша не успевал доучиться, и пришлось сто раз договариваться, просить разрешения, обивать пороги и так далее, чтобы позволили закончить экстерном. Очень помог майор Берия, хоть он и дулся на Сашу по старой памяти, что тот признал его не за русского, а только за госбезопасность.

— Есть диплом.

— Поздравляю. А у меня есть твой Гуннар. Точнее, у тебя есть. Он уже год как на свободе. Отбухал тут пятерочку на строительстве — и домой уехал.

Саша аж подпрыгнул.

— Сам его теперь ищи и выясняй, чего он писем не писал, — мстительно сказал капитан. — Хорош братец! Хотя он, судя по документам, малость по голове стукнутый. Может, он вас, немчуру, из-за этого разлюбил.

Саша вспомнил, что у капитана родной брат погиб, и решил не обижаться. Дело привычное. Не обижаться и не бояться.

И не вспоминать серый берег холодной реки. И не думать, как тебе повезло.

Гуннар фон Рау был ранен в первом же бою. Он дрался в траншее врукопашную один на один с бородатым русским, и тот почти его задушил, когда откуда-то сбоку пришла очередь из крупнокалиберного пулемета. Гуннар вспомнил это не сразу — красные брызги в лицо и тупой удар по голове. Он себя-то не сразу вспомнил. Его подобрал на поле боя польский крестьянин, привез на тачке к себе домой, выходил и определил в батраки за еду. Но Гуннар страдал головными болями и терял зрение — кому такой нужен. Поляк сдал его русским. Гуннара отправили в Россию, в лагерь, чтобы искупил свои злодеяния честным трудом на строительстве. В лагере Гуннару стало уже совсем плохо, и вдруг ему повезло. Русский главный врач был талантливым хирургом, в мирное время — специалистом по черепно-мозговым травмам. Немецкий парнишка, говоривший по-нашему без акцента, ему приглянулся, и он взялся за лечение с большим энтузиазмом. Через полгода Гуннар был как новенький, только с железной пластинкой в черепе. На тяжелых работах его не использовали, он стал переводчиком. У него хватало времени на раздумья, и он с чисто немецким упорством пытался осмыслить феномен Второй мировой и своего места в ней. Зачем его послали убивать русских? Зачем он пошел? Ну да, выбора не было, он знал, что если дезертирует, его родным отомстят. Но все-таки он теперь военный преступник. И ведь с кем воевал-то, со своими воевал. И они его чуть не убили. А теперь вылечили. Как со всем этим дальше жить?

Приехав домой, Гуннар с удивлением обнаружил, что если в России он был задрипанным пленным солдатиком, никому, в общем, не нужным, то для немцев он — уважаемый ветеран боевых действий, за что ему полагается медаль и скромная пенсия. Медаль за войну с русскими Гуннар фон Рау бросил с моста в реку, проводив ее хлестким русским словом. Сам того не зная, он угодил медалью точнехонько в пулемет, который учитель и механик так и не вытащили, потому что с войны не вернулись — увы, синий капитан ошибся на их счет… Пенсия была не скромной, а очень скромной, но ее хватало на какую-никакую еду, и Гуннар смог поступить на факультет психологии. Он оказался не оригинален: почти все идут на психфак, лелея надежду разобраться в себе. Факультет был битком забит травмированными ветеранами. Гуннар получил диплом — кто бы сомневался, что он специализировался по психологии комбатантов, — и даже работал в реабилитационной клинике. Он оттаял, стал внешне прежним весельчаком Гуннаром, но для полного счастья чего-то не хватало. И в один прекрасный день он пошел в духовное училище.