Джефф Ровин - Смертельная битва

Порой его просто неудержимо тянуло изучать древние рукописи, ходить по дальним монастырям или часами исследовать травы, корни, минералы, а также свойства, которые они приобретают при смешивании. Гибель Вина при взрыве расстроила все планы Шена. Двое сынишек Вина остались сиротами, и жена Шена, вместо того чтобы отдать их в монастырь на попечение монахов, настаивала на том, чтобы они сами воспитывали своих шебутных племянников — Куна и его младшего брата Чана.

При воспоминании о шумных скандалах с женой, нередко разгоравшихся из-за мальчиков, Шен Цун пришел в ярость. Дело здесь было не в деньгах, потому что оба мальчика отличались трудолюбием и продолжали работать водоносами. Скандалы разгорались из-за его исследований. Чен говорила ему, что попытки вмешаться в дела богов и усопших — грех, и потому его опыты могут иметь непредсказуемые последствия не только для него, но и для мальчиков. Потом — пять лет назад, ровно через два месяца после смерти Вина, — она выбрала подходящий момент, когда муж ушел собирать налоги в деревушку Амико, и продала все его инструменты и сосуды, снадобья, порошки и свитки. Вернувшись ночью домой, Шен увидел, что сделала его жена, и ушел из семьи. Из библиотеки храма он похитил рукописи, положил их на тележку и покатил ее через горы и долины к побережью Восточно-Китайского моря. Там он купил лодку и отплыл на ней туда, где все время стоял туман. Хоть рыбаки Чжаньяна предостерегали его от плавания в то место, он знал, что найдет там то, что искал: уединение. Ни один серьезный моряк не отважится плавать в тумане, а предрассудки, бытовавшие среди жителей побережья, служили дополнительной гарантией того, что никто не станет ему докучать.

Утром Шен поставил парус, и на следующий день весла и попутные течения помогли ему увидеть вдали землю, которая отныне должна была стать его новым пристанищем. Воздух вокруг острова был неестественно чист и прозрачен, солнце уже перевалило через возвышавшуюся там островерхую гору, и отбрасываемая ею тень с рваными краями покрывала часть островка глубоким мраком. Ступив на горячий, странно красноватый песок берега, Шен ощутил одиночество так остро, как никогда, и ему стало не по себе. Дело было не только в том, что остров оказался совершенно необитаем — над ним не летали птицы, на высохших стволах деревьев не ползали насекомые, в прибрежных водах не водилась рыба, — даже воздух здесь был не таким, как в других местах, и, казалось, был проникнут неистребимым злом. Тень, покрывавшая землю, была не просто темной, у Шена возникло такое чувство, будто из всего, на что она падала, высасывались все краски, выдавливались все жизненные соки. Воздух был сырым, холодным и до странности промозглым. Шен Цун мог бы поклясться, что порой даже перспектива теряла здесь свою привычную геометричность, очертания удаленных предметов становились расплывчатыми и как бы текучими, переливчатыми. Или это был лишь обман зрения, таинственная игра солнечных лучей, искаженных густым туманом? Предметы казались расположенными ближе или дальше, чем на самом деле, даже то, что находилось у него под ногами. Деревья, выглядевшие на расстоянии прямыми, оказывались, когда он подходил к ним ближе, искривленными и сучковатыми. Скалы и утесы, издали представлявшиеся покрытыми трещинами и выбоинами, в действительности были ровными и гладкими. Лишь внутри развалин древнего храма пространственные очертания оказались привычными, точно отображавшими контуры предметов. Строилось это здание, должно быть, как крепость, как неприступный бастион, призванный противостоять пагубным духовным влияниям сил зла. Однако, судя по тому состоянию, в каком были теперь эти руины, и по архитектурным особенностям стиля династии Чжоу, не оставалось никаких сомнений в том, что решающая битва была проиграна защитниками крепости-храма много столетий тому назад.

Шен глубоко вздохнул. Период раздумий и опытов подходил к концу. Испытывая одновременно глубокий душевный подъем и непреодолимый страх, он протянул худую руку вправо и сжал в костлявых пальцах рукоять кочерги резной слоновой кости. Потом опустился на колени и коснулся ее раскаленным металлическим концом черного порошка, насыпанного по кругу. Когда вокруг него взметнулось вверх алое пламя, он произнес заклинание, которым в свое время пользовался египетский колдун Амхотеп:

Как только с губ Шен Цуна сорвались последние слова заклинания, он увидел, что пламя, пройдя сквозь руины, ушло в море. Языки его бушевали с таким неистовством, какое он и вообразить себе не мог. Они перекинулись вдаль, причем сами развалины сожжены не были, они как бы растворились в огненном смерче. Пламя мгновенно достигло границ острова и ушло дальше, не только туда, куда простирался его взор, но дальше — туда, куда не могло дотянуться даже его воображение.

Потом колдун уловил чье-то высокое присутствие, входившее внутрь его вместе с вдыхаемым воздухом, даже физически он ощутил его каждой клеточкой своего тела. Шен Цун взглянул вверх и увидел перед собой красные и желтые громады — не то облака, не то горы. Там, далеко, в самом центре этого пространства, висели два белых шара, которые сначала увеличивались, а потом внезапно исчезли из виду, оставив после себя темный след над океаном пламени.

— Еще один?

— Да, властелин.

— Надеюсь, не тот, с которым мы уже встречались? С меня хватит ошибок.

— Не тот, властелин.

— Ты уверен?

— Да, властелин.

Протянулась почти невидимая рука и схватила желтого демона за рог. Дородный, дергающийся бес взвился в воздух, его маленькие ножки с острыми когтями высунулись из-под красного балахона.

— Ты твердо в этом уверен?

— Да, властелин, — сказал демон, собрав остатки достоинства, которого в тот момент у него осталось совсем немного. Его большие белесые глаза раскрылись еще шире, отражая языки пламени, полыхавшего на раскинувшихся вокруг скалах и водах, в пещерах и карьерах. — Властелин, я видел его. Можешь мне поверить, это — тот самый. Твой посланник… он не из этих подлых обманщиков.

Свирепый, невероятно старый Шао Кан — властелин Внешнего Мира, хозяин фурий и Князь Тьмы — поднес демона ближе к своим глазам.