Андрей Ерпылев - Один в поле

— Где Дона?

— Не было сегодня Доны! Уехала она!

— Куда?

— А я знаю? Говорят, в Табаде святой какой-то объявился.

— Чего-о?

— Святой Мак, что ли… Просветляет там всех… Отдай шлем, Рой, а! Больно очень… Я и так тебе все скажу что сам знаю… Как другу…

— Какой ты мне друг? Слизняк… — Рой швырнул выродку пластмассовую штуковину, затканную внутри тускло блестящей металлической паутиной. Тот суетливо схватил ее, дрожащими руками напялил на голову и запричитал:

— Спасибо, Рой! Знаешь, как больно! Просто мозги плавятся…

— А у него? — парня распирало беспричинное и неуместное веселье. — У него не плавятся?

Он кивнул на наркомана в наушниках.

— Ему в кайф, — расплылся в улыбке толстяк. — Хочешь попробовать? Я дам на минутку просто так, задаром. По старой дружбе.

— Обойдусь, — рявкнул Рой. — Что там за святой?

— Да не знаю я… Святой какой-то, говорят. Чудеса творит. Мак Сим зовут…

— Мах Сим? — удивился парень, выросший на заводской окраине и блатной жаргон впитавший с детства. — Не путаешь? Какой же он святой, если на блатное погоняло откликается? Урка натуральный, а не святой!

— Святой, не святой, а больные на голову вроде твоей сеструхи там действительно просветляются. И город уже так и зовут — Городом Просвещения.

Рой задумался: он давно слышал какие-то мутные слухи о некоем городишке неподалеку от столицы, где объявился очередной не то знахарь, не то прорицатель. Не особенно верилось в его пророчества: за последние пару лет каких только знахарей не появлялось, какие только страсти-мордасти не вещали выряженные, будто клоуны, «ясновидцы» с телевизионных экранов. И воду через экран заряжали, и порчу снимали, и конец света обещали, и всеобщее процветание…

— Табада, говоришь…

На пути назад дорогу ему заступили трое крепких мужчин.

— Я же тебя предупреждал, Гаал, чтобы ты сюда не совался, — прошипел старший из них, бритый наголо длиннорукий громила с шрамом на щеке. — Память отшибло?

— Пропусти. — В душе у Роя все пело, ему казалось, что он может расшвырять этих троих, как деревянные чурки, одним движением руки.

Наверное, это отразилось в его глазах, потому что бандит неуверенно мигнул и освободил проход. За ним попятились и двое других. Парень, расправив плечи, прошествовал мимо них, но в дверях обернулся:

— Как же я вас ненавижу…

Радость и подъем в душе вдруг сменились ненавистью, отвращением и желанием все крушить, ломать, жечь. И чувство это было во сто крат сильнее первого. Так было когда-то по два раза в день, и тогда светлая яростная волна заставляла орать во всю глотку гимны, прославлять Отцов, идти на штыки их врагов и с радостной улыбкой на губах умирать. Теперь же светлого в душе не осталось ни капли. Темный пенистый вал поднимался откуда-то снизу, из самых глубин подсознания, и требовал мести. Неизвестно кому, неизвестно за что…

На улицах творилось невообразимое: ручейки из решительных озлобленных людей сливались в потоки, потоки — в могучую реку. Конца и края этой человеческой реке не было. Все это походило на многолюдные демонстрации в день Обретения Свободы, отмечавшийся каждый год. В этот день молодые тогда Неизвестные Отцы свергли прогнившую насквозь монархию и возвестили народу, что отныне его счастье и процветание станет главным идеалом Метрополии. Только над толпой сейчас не реяли флаги и транспаранты, и направлялась она не к центру Столицы, чтобы пройти мимо Дворца Отцов и продемонстрировать им свою любовь, а, наоборот, к окраине. И не лозунги и гимны звучали над ней, а проклятия и призывы смять, растоптать, сокрушить.

И толпа крушила.

Роскошные автомобили, зачастую с пассажирами, превращенные в мятые жестянки, летели на обочину, горели киоски и ларьки, которые никто не грабил, — вожделенные еще недавно яства и напитки хрустели и чавкали под ногами, втаптываемые в грязь. Попавшийся на свою беду навстречу пожилой выродок с перекошенным от полузабытой боли лицом не успел даже крикнуть: тысячеглавая безмозглая тварь, именуемая толпой, не способна на такие чувства, как жалость или сострадание, — ее влекут вперед инстинкты. И главный инстинкт — убей всякого, кто не с тобой.

Роя не вертело в толпе, будто щепку, — он был ее частью, плотью от плоти, кровью от крови. Рядом с ним шагали охранники притона и некоторые из наркоманов — те, кто еще способен был передвигаться на своих двоих. Они больше не были врагами — враг был общий, и он был впереди.

Невидимая рука вывела человеческую массу из города, где на виадуке, выходящем на Табадское шоссе, к ней присоединились новые потоки. Такого скопления людей инженеры, проектировавшие когда-то бетонный мост, не предвидели, и конструкции опасно скрипели и потрескивали под ногами толпы. Но на это никто не обращал внимания.

Казалось, что здесь собрался весь многомиллионный город. Куда ни кинь взгляд, везде было море голов, и море это неукротимо, как наводнение, как медленное цунами, ползло и ползло вперед. Никто не следил за порядком — редкие полицейские бросали свои автомобили и присоединялись к потоку. Никто никого не призывал — все и так знали, что им нужно двигаться вперед. Никто не ведал цели — все знали, что она есть и что тогда, когда будет нужно, ее узнают.

Изредка над толпой проносились вертолеты и нечто, еще никогда не виданное, — машины, напоминающие гигантских птиц. Пару часов назад это заставило бы всех изумленно задрать головы, но сейчас чудеса техники никого не заинтересовали: они не имели отношения к Цели, а значит, их как бы не существовало. Толпа не остановилась бы, даже если на пути вдруг разверзлась бы земля, — передние просто заполнили бы бездонную пропасть доверху своими телами, а задние прошли бы по ним, как по земле. Цель оправдывала любые жертвы, даже если эта жертва — твоя собственная жизнь.

Так продолжалось несколько часов, а потом все внезапно кончилось. Ярость и ненависть, толкавшие людскую массу вперед, сменились апатией и тоской. Цунами остановилось. Остановилось разом, безо всякой инерции. Кто-то топтался на месте, стиснутый со всех сторон плечами, — потеряв единый вектор, толпа превратилась в скопище индивидуальностей, распались синапсы, связывающие ее в единое целое, заставляющее совершать единые поступки, будто отдельные клеточки огромного организма обрели свободу и вышли из-под контроля единого нервного центра. Только что спаянная в единый мускулистый жгут толпа редела, ошеломленные люди разбредались кто куда… Рядом с Роем истерично рыдал, уткнув лицо в колени, хорошо одетый мужчина, наверное, очень успешный в жизни. Полицейский в форме Дорожного Контроля вынул из кобуры на боку табельный «герцог», не глядя, ткнул стволом в висок и нажал на спуск, забрызгав красным окружающих.