Ян Валетов - Ничья земля

Плюс ко всему, в силу особенностей характера, Вика Плотникова была сердцеедкой в самом худшем смысле этого слова. Мужчин она не уважала, но любила просто пользоваться ими ввиду физиологической необходимости, тогда, когда сама того желала, выбирая себе жертву на ночь из многочисленного списка своих побед. Так паучиха выбирает в дальнем углу своей норы плотно упакованное в паутину и предварительно надкушенное для удобства употребления, полупереваренное тело давно пойманной и оставленной на черный день мухи.

Они познакомились, когда Вика мертвой хваткой вцепилась в расследование махинаций с земельными участками, принадлежащими МЧС и идущими под строительство коттеджных городков. Тема, действительно, была скользкая, с запахом больших денег и откровенного криминала.

Тогда еще госпожа Плотникова имела идеалы, считая себя неким Робин Гудом от журналистики – теперь это все прошло, но в то время...

Генерал Криворотов, неплохой, в сущности, просто жадноватый и не очень далекий мужик, глотал валидол тюбиками, пил корвалол и пумпан стаканами и бледнел при одном упоминании о Вике, которая шла по его следу, как кровавая гончая за раненым оленем. Но брать взятки не переставал. Он хапал деньги за переоформление земли с такой скоростью и рвением, что было впору давать либо 10 лет строгого режима, либо героя капиталистического труда. Он даже не хапал – он их косил широкими, лихими взмахами, как косарь подрезает с уханьем высокую сочную траву на покрытом утренней росой лугу.

Никто не носил ему деньги в конвертах, нет, никогда! Такие суммы просто бы не влезли ни в один конверт – только атташе-кейс, причем достаточно объемный, мог вместить ту огромную благодарность, которая переполняла сердца заинтересованных лиц.

Плотникова кружила над генералом, как оголодавший стервятник над умирающим львом. Кто-то из генеральских недругов, а таковых было немало, сливал Вике конфиденциальную информацию и кое-что из документов, явно лелея надежду занять криворотовскую синекуру.

В скандальных интернет-изданиях и в самом «Киевском коммерсанте» уже вышли несколько статей, содержащих факты, близкие к тем, что имели место быть в действительности, а Криворотов чуть не поимел инфаркт на рабочем месте в разгар трудового дня во время чтения прессы. Старика откачали реаниматоры из «Медикома», в редакцию «Коммерсанта» от лица сотрудников направили возмущенное письмо, оставленное, кстати, без внимания, а через день Плотникова сама подошла к Сергееву в ресторане, когда он ужинал. И просто, без затей и приглашений, уселась за его столик, уперев Михаилу в переносицу взгляд своих умело подведенных, нагловатых глаз. Для акулы пера она выглядела чертовски привлекательно.

Сергеев продолжал есть, изредка недружелюбно поглядывая на Вику, которую он сразу узнал по фотографиям. Оба молчали. Держали паузу, если так можно сказать. Докурив длинную коричневую сигарету, дым которой остро пах гвоздикой, Плотникова затушила ее в пепельнице и наконец-то произнесла, не спрашивая, а утверждая:

– Ты – Сергеев.

– Точно, – сказал Михаил чуть погодя. – Он самый.

Она опять замолчала, глядя на него в упор. Сергеев, не отводя от нее взгляда, медленно отрезал от сочной говяжьей вырезки очередной кусок и принялся его жевать, отхлебнув из бокала глоток красного сухого вина.

Потом начал отрезать следующий ломтик, в душе наслаждаясь ситуацией. Ни одну паузу нельзя держать вечно, но если делать это умело...

На четвертом кусочке она не выдержала.

– Плохое воспитание, – сказала она, прикуривая следующую приторно пахнущую сигарету, – ваша Контора всегда была не комильфо.

Сергеев кивнул, соглашаясь. Обе его конторы, и прошлая, и нынешняя, действительно, зачастую были не комильфо. Это был факт, но вдаваться в подробности или начинать диспут Михаил не хотел.

– Я – Виктория Плотникова. Слышал, наверное?

Сергеев опять кивнул, в очередной раз вонзая нож в вырезку.

– Ты – Сергеев. – Повторила она спокойно. – Ты работаешь у Криворотова. И нам надо поговорить. Тебе кто-нибудь говорил, что когда разговариваешь с человеком надо смотреть ему в глаза?

Он положил приборы рядом с тарелкой, тщательно промокнул губы салфеткой и сказал, почти идеально подстроившись под ее интонацию:

– Кроме того, что я – это я, все не так. Я не работаю у Криворотова. Я работаю в Министерстве по чрезвычайным ситуациям. Второе – это тебе надо со мной поговорить. Мне это совершенно ни к чему. Третье – когда я говорю с человеком, я всегда смотрю ему в глаза. С тобой я пока не говорю. Доходчиво объяснил?

Теперь настала ее очередь кивнуть.

Он опять взял в руки нож и вилку и продолжил трапезу как ни в чем не бывало.

– А ведь я не уйду, – сказала Вика на удивление беззлобно, даже посмеиваясь то ли над собой, то ли над ситуацией. – И не жди.

– А я и не жду, – сказал он, делая глоток вина. – Ты сиди, ради бога. Ты красивая. На тебя приятно смотреть. Сигареты, правда, у тебя каким-то дерьмом набиты, но это ничего, потерплю.

Она, не сдержавшись, фыркнула, став еще больше похожей на кошку.

– Тебе что-нибудь заказать? – спросил Сергеев. – Поесть? Выпить? Я искренне. Без подвоха. Раз уж мы тут сидим.

Плотникова не выдержала и рассмеялась. Смех у нее был хороший. Не воронье карканье, не жеманное хихиканье, не пейзанский регот, а красивый, грудной смех, сразу вызывающий у любого нормального мужчины вполне объяснимое желание услышать его интимную модификацию в совершенно другой обстановке.

– Закажи. То же, что и себе. Хорошо прожаренный стейк.

– Вино?

Она повернула стоящую перед ним бутылку этикеткой к себе и мизинцем руки, в которой она держала сигарету, слегка пригладила бровь.

Это был только ее жест. Жест, по которому Сергеев потом бы узнал ее из тысячи других женщин. Она вся состояла из таких вот особенных деталей – только ее жестов, только ее запахов, только ее словечек.

Она отличалась от всех женщин, случавшихся в его жизни, как отличается итальянский автомобиль ручной сборки от стандартного творения советского автопрома. Или, если это кажется слишком приземленным сравнением, как картина великого мастера от литографии, отпечатанной тысячами экземпляров.

Это сейчас она говорит о ненависти – теперь она почти чужая женщина, пресс-секретарь премьера, дама при власти. Раньше она говорила о любви. О взаимопонимании. Хочется думать, что искренне говорила. Сейчас она врет – еще несколько лет назад вспыхнувшие на уровне химии тел чувства волновали ее больше работы, больше карьеры, больше, чем имидж «охотницы», и уж наверняка больше, чем содержимое его штанов. Это прекрасно дополняло взаимный интерес – им было очень хорошо в постели, но не было главным в отношениях.