Владимир Брайт - Москва никогда

Если бы его спросили, почему он так поступил, Якудза не смог бы найти внятного ответа. Он не знал, что, кто или какая неведомая сила заставили его расслабить руки, позволив бесчувственной девчонке упасть на землю. Все произошло так быстро, что никто не успел ничего понять. Секунду назад ничто не предвещало беды и расслабленная поза лейтенанта говорила о том, что опасности нет. А в следующее мгновение, повинуясь спонтанному импульсу, Якудза бросил девчонку, выхватив пистолет.

Бах…

Трах…

Та-ра-рах…

Два сантиметра – сущий пустяк для дороги длиной в несколько тысяч миль. Все резко меняется, когда речь заходит о пробитом пулей черепе или простреленном ухе.

«Морж! У Якудзы все получилось! Теперь наша очередь!»

Пистолет плавно поднимается на уровень головы андроида, и я жму на курок.

Тщетно!

В битве двух водолазов, с трудом передвигающих конечностями, побеждает тот, кто быстрее. Двадцать пять кадров в секунду против тридцати. У андроида преимущество в шестнадцать с половиной процентов. Без Моржа я бы точно не справился.

К счастью, умный бул не стал целить в голову. Он устремился к корпусу. Можно уклониться от одной атаки, но избежать одновременно двух – невозможно. Мощные челюсти вырывают клок плоти из живота андроида, в то время как передние лапы вскрывают грудную клетку. Ошметки черной плесени брызгают в разные стороны, и задумавшееся на мгновение время возвращается к своему привычному состоянию.

Щелк!

Выпущенный из руки пульт падает на пол, пустынный пляж остается в прошлом. Бросив девчонку, Якудза стреляет в ближайшую цель – лейтенанта. Ответный выстрел сержанта поражает меня. Точнее – бронежилет на мне. Такое впечатление, что в грудь со всего маха бьет пудовый молот.

«Морж, не психуй… Все в порядке… Слышишь меня… – проносится в голове, прежде чем «уставшее» сердце не выдерживает запредельной перегрузки и я падаю лицом в мокрый песок, – не психуй…»

– Флинт! Держись! – Ухватив командира под мышки, Якудза волоком тащил обмякшее тело к поезду. – Слышишь меня? Не умирай!!! Все будет хорошо! Мы справились! У нас получилось! Осталось совсем чуть-чуть. Держись!!!

Он прав. Мы действительно справились. Только я ничего не чувствую: ни радости от победы, ни печали от того, что все так неожиданно глупо закончилось. И, пожалуй, именно это страшнее всего. Когда перестаешь что-либо чувствовать – умираешь. Даже несмотря на то, что все еще жив…

– Думаешь, это кадавры сожрали Москву? – пока подменивший кочегара Якудза кидал в паровозную топку уголь, старик с почерневшим от пыли лицом размышлял вслух, присев на корточки рядом с лежащим на спине человеком, в ногах которого свернулась клубком адская тварь. То ли крокодил, то ли не пойми кто. Одним словом – монстр. – Эх, если б все так просто было! Жизнь бы медом казалась. Не веришь? Хоть и молчишь, а вижу по глазам, что не веришь. Ладно, давай объясню, как смогу.

Когда невиновную голову рубят с плеч, не бывает, чтобы во всем был виноват только топор. Кто-то ведь его сделал, так? Потом заточил, чтобы он стал острым как бритва. Принес к палачу и сказал: «Исполняй приговор. Делай работу, за которую оклад получаешь. Не сомневайся. Суд был справедливым. Прокурор с судьей разобрались, что к чему. И присяжным все разъяснили». А присяжные подумали и согласились: «Правда ваша, господа судьи». Вот и спрашивается теперь: кто виноват? Присяжные эти, с мозгами куриными, запудренными враньем, или те, кто их обманул?

С одной стороны, присяжные вроде как ни при чем. Что с них взять? Так ведь и судья с прокурором продажным тоже не с планеты другой прилетели и не с ветки упали, как яблоки перезрелые: «Здравствуйте, вот они мы!» Кто-то ведь их вырастил, выкормил, на учебу послал. Потом, уже на службе, обучил, как по карьерной лестнице вверх по головам карабкаться. С кем дружить, кого избегать. На что сквозь пальцы смотреть, за что по всей строгости закона карать. Еще позже, когда все премудрости этой науки освоили, вышестоящий начальник назначил на должность более сытную. А того начальника – тоже какой-то начальник назначил. И так цепочка вьется до самого верха, где депутаты комедию ломают, что о благополучии народном пекутся. Мечтают о мире во всем мире и процветающей Отчизне, а больше им ничего и не надо. В общем-то, в последнее даже верится. Потому как всего у них с избытком.

Так-то оно так, но все равно, подлая натура людская так устроена, что, сколько ни имей, всегда хочется большего. Хотя, казалось бы, куда уж больше? Наворованное-то ни дети, ни внуки даже потратить не смогут. Только все равно – мало. Вот и продолжают они наживаться да врать – все больше и лучше, чтобы им верили.

Спросишь, кто верил? Отвечу. Народ. Тот самый, который эти верхи сначала выбирает, а потом обижается, когда его за людей не считают. Жалко ему себя, сердечного, до слез. И топит он эту обиду горькую в водке до затмения разума. Пьет, как издавна на Руси повелось, – по-черному. Так, что самому потом страшно становится, когда поутру, очнувшись под лавкой, видит рядом с собой топор окровавленный. И не понимает, что он здесь делает и как оказался.

Вот так и получается. С чего начали, к тому и вернулись. Замкнутый круг из людской подлости, жадности и равнодушия, из которого не вырваться, как ни старайся. Куда ни плюнь, везде он, от верха и до низа. Так что, если разобраться, – топор тут ни при чем. Он ведь что? Железяка обычная. Нет, не она Москве голову с плеч срубила. И уж никак не безмозглые твари ее сожрали.

Сами люди во всем виноваты. И больше – никто…

– Москва никогда, никогда, никогда, никогда не сдается врагу… – напевала, кружась по комнате, девушка в легком ситцевом платье. Допотопный проигрыватель с пластинкой – сборником романсов времен Второй мировой войны иногда заедал, повторяя одни и те же слова по несколько раз подряд, но это ее ничуть не смущало. Как ни в чем не бывало девушка продолжала медленный вальс.

Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь помутневшее от времени стекло старой дачи, подсвечивали невесомую пыль, мягко оседающую на пол. Ласковое июньское утро врывалось в комнату звонким щебетанием птиц, пряными запахами свежескошенной травы и затухающим эхом перестука колес пригородной электрички.

Мир был большим, простым и прекрасным. Таким, каким видится ребенку в неполные пять лет. Яркая картина, навсегда врезавшаяся в память, запечатлела счастливый момент детства. Тот самый, когда отец с матерью еще были живы, а Москва, как и положено столице великой страны, «никогда не сдавалась врагу».

Тогда я был еще слишком мал, чтобы осознать – это лучший день в моей жизни. Когда вырос и понял – было уже поздно. Даже не столько из-за того, что прошлого не вернуть, а потому что в старинном романсе не хватало нескольких жизненно важных строк.