Иван Блюм - ОКО

— Ты опять здесь? — обратился ко мне какой-то мужик с жиденькой бородой и в рубахе-распояске. — Либо ты сам везде лезешь или у тебя планида такая в тюрьме посидеть?

Я присмотрелся и глазам своим не поверил. Это же Хесус!

— А ты-то что здесь делаешь? — спросил я. — Здесь яма намного хуже московского обезьянника.

— Это и хорошо, что хуже, — согласился Хесус, — я здесь грехи ваши искупаю. Стараюсь сущность вашу понять: кто вы вообще такие, откуда взялись и зачем вы эту землю заселяете, ничего на ней не делая. Вам Господь такие богатства дал, а вы как собаки на сене — сам не гам и другим не дам.

— Слушай, Хесус, — зашипел я, — ты чего как сотрудник американского госдепартамента заговорил? Я ведь не посмотрю на то, что ты фокусы умеешь делать, так врежу по сопатке, что позабудешь, как наши земли иноземцам предлагать.

— Вот в этом вся ваша сущность, — усмехнулся Хесус, сумев меня раздраконить, — вместо дискуссии кулаком по носу. Вы и партийные дискуссии после ленинской революции заканчивали кулаками да расстрельными лагерями. Чего вы все в городах сгрудились? Дайте людям землю. Сколько они пожелают, столько и дайте для использования в интересах вашего государства. Вы же весь мир станете кормить, отбоя от приезжих не будет, промышленность придется развивать, чтобы земледельцев техникой обеспечивать, заживете как короли, американцы еще к вам на поклон будут ездить, а так прозябаете как бомжи, не желающие жизнь свою улучшать.

— Много ты знаешь, святой человек, — остудил я его, — народ наш знаешь какой хороший. Он носитель всего самого земного, не испорчен цивилизацией, добрый, отзывчивый, ну, там, если по пьяни чего-то и сделает, так ведь не по злобе. С начальниками нам не везет. Какого нам ни дадут, какого сами изберем, все какие-то злодеи оказываются, волюнтаристы и диктаторы. А так, мы всегда готовы ко всяким перестройкам и революциям.

— Правильно говоришь, — улыбнулся Хесус, — не народ вы свободолюбивый, а стадо, требующее пастуха, чтобы потом все на пастуха валить. Меняйте чаще пастухов, и найдется тот, кто вам по нраву. Избирайте его максимум на четыре года. Не понравился, избирайте другого, третьего, четвертого. Кто-то да и поведет вас по дороге процветания. Законы издайте, по которым покусительство на демократию является изменой государству и мятежом со всеми вытекающими отсюда последствиями. И будет у вас жизнь беспокойная, но интересная. Может, и тебя судьей, прокурором изберут или шерифом окружным, и будешь ты людей в яму сажать, а не они тебя.

— Тебя, похоже, за эти слова сюда и бросили? — съязвил я.

— Ты прав, друже, — засмеялся Хесус, — в вашей стране не меняется ничего. Единственное светлое пятно — восьмилетняя эпоха Великого учителя.

— Как восьмилетняя? — остановил я собеседника. — Тандем ведь под себя сделал шестилетний срок президентства.

— Великий учитель все это отменил и закон провел, что президентом нельзя быть более двух раз, — сказал Хесус, — над ним смеялись, но уважали. Через восемь лет он ушел и все пошло по-старому. В свободном государстве не народ менее двух поколений должен быть свободным. А вам нужно десять Учителей подряд, чтобы хоть чему-то обучить. Сейчас крикни на любой из ваших площадей — кто из вас за ленинизм-сталинизм? Половина населения на колени встанет, и землю будет целовать от радости. Стадо вы и есть стадо. Чем вас больше бьют и режут, тем больше вы любите мясника. И если вы развалитесь и погибнете, то мир только перекрестится как от избавления и бросится осваивать ваши необъятные территории, убивая друг друга и затевая новые войны. Только вам это уже будет все равно. Рабам все равно, какой хозяин будет над ними.

— Сволочь ты, Хесус, — сказал я и отвернулся. В душе я понимал, что он прав. Если быть все время быдлом бессловесным, то так оно и будет. Люди, идущие на жертвы ради народа, этим же народом и осмеиваются. Но жертвы будут не напрасны. Каждая жертва привлечет десять сторонников. Каждый сторонник привлечет еще десять сочувствующих. Каждый из сочувствующих породит десять сомневающихся. И пойдет как цепная реакция. Только плохо будет тем, кто народ довел до такого состояния. Пострадают виновные и невиновные. Но демократия разберется, кто виноват, а кто не виноват. Не будет массовых репрессий и массовых захоронений, не будут строиться концлагеря и действовать органы госбезопасности с мечами и щитами для защиты от собственного народа. — Чего стоишь как посторонний? обратился я к своему знакомцу. — Давай, вызволяй меня отсюда, чтобы тебе потом не пришлось грехи наши замаливать и на себя их брать. Как-нибудь поменьше их будем делать.

После моих слов Хесус преобразился. Передо мной стоял не мученик, а человек, которому удалось убедить грешника в неправедности его жизни. Точно так же себя чувствует учитель, научивший ученика ремеслу и отпускающий его в жизнь, где он будет радовать народ своим мастерством и будет таким же учителем, как и его старый наставник.

— Сейчас в яму спустится веревка, — сказал пророк, — вылезешь сам и вытащи свою Юдифь из соседней ямы. Но не вздумай никого другого вытягивать за собой. Это зло полезет за праведником. Лучше брось веревку в яму, пусть оно там ею удавится. И не вздумай учиться на своих ошибках, отрицая советы тех, кто знает, как оно будет. Хватит уже быть идиотами, а?

— Кто же сбросит веревку, — спросил я с недоверием, — у тебя там свои люди?

— Не теряй время, — сказал мой спаситель, — веревка у тебя за спиной.

Я повернулся и действительно увидел веревку. Грязную, хлипкую и не верилось, что она выдержит меня. Почувствовав толчок в спину, я ухватился за спасительный конец и стал лезть по ней. Я лез и вспоминал те времена, когда мог заниматься хотя бы утренней гимнастикой, но считал, что сильному спорт не нужен, а слабого он погубит.

— Так тебе и надо, — ругал я себя, вцепляясь в скользящую в руках веревку и с трудом приподнимаясь над уровнем дня ямы. — Не дай Бог, проснутся стоящие в углах соямники и потянутся за мной. Тогда вообще никто не вылезет. Либо веревка оборвется, либо начнутся крик и потасовка, которые разбудят охрану.

С огромным трудом я вылез из ямы и потянул за собой веревку. Веревка не поддавалась. Кто-то уже висел на ней. Я подтянул веревку повыше, а потом резко отпустил ее. В яме что-то шлепнулось, и веревка освободилась. Я так и не понял, к чему она была привязана, но ее хватило до женской ямы. Я сбросил ее в яму и громко зашипел:

— Эдетта, хватайся за веревку.

— Тяни, — услышал я снизу и потянул.

Я почти наполовину вытащил свою подругу, как вдруг на веревке появилась тяжесть, вырывающая веревку из рук. Я тянул изо всех сил. Увидев Эдетту, я схватил ее за руку и бросил веревку. Все произошло, как говорил пророк. Веревка осталась внизу, а Эдетту я легко выдернул за руку из ямы.