Глен Кук - Игра теней

И как я вообще протянул так долго? Может, я из тех, кто всю жизнь помирают, а помереть не могут?

Там! Там что-то движется. Во-он там… Вороны кружат… О, это же наш старый товарищ, пень, парадным маршем шествует через долину мертвых. Легко ступает. Настроение у него хорошее. А раньше-то где был? Еще не время? Вороны? Может, он — сама Смерть? Так я ей всю дорогу сюда в глаза, выходит, смотрел?

Несет что-то. Ага, ящик. Этак — фут на фут на фут. Помнится, я и раньше замечал этот ящик, но не шибко-то обратил внимание. Никогда не слыхал, чтобы Смерть расхаживала с ящиками. Обычно говорят, что меч носит. Или косу.

В общем, кем бы он там ни был, а идет прямиком ко мне. Ради меня, значит, появился. Держись, Костоправ! Может и рано еще помирать.

Этот урод на копье все корчился. Не думаю, правда, что последствия его радовали.

Вот ближе, ближе… Нет, определенно, не ходячий пень. Человек, или, по крайности, нечто двуногое. Маленький. Забавно. Издали всегда все больше кажется. Вот подошел так близко, что можно в глаза друг другу посмотреть. Если только я различу, где там у него глаза, под этим капюшоном. Похоже, под ним и вовсе ничего нет.

На колени опустился. Точно, пустой капюшон в нескольких дюймах от моих глаз. И ящик свой проклятый мне под самый бок поставил…

Голос, словно легчайший шорох весеннего бриза в ветвях ивняка, мягкий, ласковый, веселый:

— Теперь пора, Костоправ.

Затем полусмешок, полухмыканье, взгляд на урода, извивающегося на копье. И совсем другим голосом:

— Тебе тоже пора, старый ублюдок!

Нет, не просто другим тоном или же с другой интонацией. Совершенно другим голосом…

Наверное, все прочие ожившие покойники подготовили меня к этому. Я узнал ее тут же. Словно бы что-то во мне ожидало именно ее.

— Ты?! — ахнул я. — Не может быть! Душелов!

Я попытался подняться. Уж не знаю, зачем. Может, бежать? Но как? Куда?

Боль пронзила насквозь, заставив обмякнуть.

— Да, любовь моя. Это я. Ты ведь ушел, так и не закончив…

И смех, словно девичье хихиканье.

— Я долго ждала. Костоправ. И наконец она обменялась с тобою волшебными словами. Теперь я отомщу, забрав у нее то, что важнее самой жизни.

Снова хихиканье, словно речь шла всего-навсего о дружеском розыгрыше.

У меня не было сил возражать.

Она повела рукою в перчатке, точно поднимая что-то:

— Идем, милый.

Я воспарил над землею. На грудь мою приземлилась ворона, немедля устремившая взгляд туда, куда мы направились, словно капитан этакого летучего корабля.

Впрочем, была в происходящем и хорошая сторона: боль утихла.

Я не мог видеть ни копья, ни его груза, однако чувствовал, что за нами плывут и они. Пленившая меня летела впереди. Полет наш был скор.

То-то зрелище, наверное, представляли мы собою для сторонних наблюдателей!

Затем где-то на самом краешке сознания возникла тьма. Я начал отчаянно бороться с нею, в страхе, что это последняя, окончательная тьма…

И проиграл.

Безумный смех раскатисто гремел в хрустальном зале, венчавшем башню Вершины. Некто до глупого хихиканья веселился, забавляясь происходящим на севере.

— Трое повержены. Половина работы проделана. Труднейшая ее половина… Еще троих — и все станет моим!

И снова шумное, безумное веселье. Хозяин Теней устремил взгляд к огромному, белому и сияющему.

— Не пора ли выпустить вас на свободу, мои ночные прелестницы? Не пора ли снова выпустить вас в мир? Нет, нет. Еще не время. Этот островок безопасности еще слишком уязвим…

Равнина сия полна каменного безмолвия. Никто и ничто не живет здесь. Но в часы глубокой ночи Тени порхают меж каменных столпов и восседают на вершинах колонн, и тьма окутывает их плащами тайны.

Ночи эти не для неосведомленного чужеземца. Ночи эти порой оглашаются криком, раскалывающим каменное безмолвие, и Тени пируют, хоть никогда не утолить им своего яростного голода.

Охота их никогда не бывает обильна. Порою месяцы проходят, прежде чем неосмотрительный путник ступит на гладь сияющего камня. С годами голод все яростнее терзает Тени, и устремляются взоры их на запретные земли, лежащие вне их пределов. Но не могут они покинуть пределов своих, как и не могут умереть от голода, как бы им ни хотелось умереть. Не могут они умереть, вечно живые и скованные безмолвием камня.

Случается и такое бессмертие.