Анатолий Бурак - Лицо особого назначения

Отъезд он наметил на послезавтра, и предстояло уладить дело с конкурентом, которого Иваныч обнаружил по чистой случайности.

Уже много лет он непроизвольно прощупывал всех встречаемых людей и просто прохожих. Так, машинально, на всякий случай. Теплые, податливые ауры. Словно молодые ягнята с мягкой шерстью и тонкой, пульсирующей жилкой на шее. Приглашающие остричь нежное руно и готовые отдать всю кровь до последней капли по первому желанию чабана. Все они, домохозяйки и военные, крутые братки и романтические студентки, были лишь «мясом», призванным удовлетворять аппетит тайного хозяина по мере его возникновения или в угоду случайной прихоти.

И вот среди обилия нежной и податливой плоти вдруг обнаруживается холодная и непроницаемая защита, не оставляющая ни малейшего шанса проникнуть и ни грана сомнений.

Встреча с подобным себе живо напомнила годы, проведенные в добровольно-принудительной неволе. Все же все они хищники, а скученность и подавление инстинктов оставила в памяти господина Смирнова неизгладимый отпечаток, который никак нельзя было отнести к разряду приятных. И терпеть рядом себе подобного он не намерен. Тем более что это явно новичок и серьезных проблем доставить не должен.

Однако парню как-то удалось выкрутиться. Заверения трусливого исполнителя о трех пулях не вводили в заблуждение. Если у незнакомца был «запас» жизней, то даже прямое попадание снаряда было для него не страшнее комариного укуса. Если же конкурент был «пуст», то и это не составляло для него проблемы. Чай, не в лесу живем, и зевак, готовых сунуть, на свою беду, нос куда не след, в городе хватает. И Иваныч набрал домашний номер знакомого милиционера.

— День добрый, Всеволод Станиславович. — Тон не был заискивающим, и, несмотря на внешнюю разницу в возрасте, разговаривал Смирнов с полковником как равный с равным.

— С утра был добрым, — утвердительно ответил собеседник, — а тебе, гляжу, все не терпится.

— Да, понимаешь, отъехать по делам надо, вот и тороплюсь.

— Наш человек был в травматологии, по вызову на огнестрельное. По словам персонала — три проникающих пулевых ранения, не совместимых с жизнью. Что странно, от помощи раненый отказался. И, сняв с санитаров штаны и рубаху, убег, предварительно всех загипнотизировав. Прямо Мессинг какой-то или Копперфильд, понимаешь.

— Ясно, — в задумчивости пробормотал Смирнов, — ты вот что, адресочек кого-нибудь из этих, загипнотизированных, скажи.

— Так это не по нашему ведомству. Мелкими кражами «земля» занимается. Это надо в район обращаться.

Мысленно чертыхнувшись и попеняв на систему, Алексей Иванович продолжил:

— А кроме этого, ничего?

— Да, знаешь, подобрали тут одного пастуха «ночных бабочек». Но, обошлось без криминала. Сердечная недостаточность, и туда ему и дорога.

— Спасибо, Сева, я твой должник.

Попрощавшись, он положил трубку. След норовил затеряться в большом городе. Надо на всякий случай после возвращения посмотреть на эскулапов. Хотя вряд ли это что-то даст. Он, во всяком случае, не стал бы возвращаться туда, где наследил.

— И все же он сволочь, — убежденно сказала Ленка, — мужики в большинстве своем сволочи.

— Ты о ком? — удивилась Юля.

— Да о твоем «предмете», о ком же еще. Как приехала — сама не своя. На работе, говоришь, все нормально. Остаются мужики.

Все же странный и удивительный человек Юлькина подруга Ленка, с несерьезной фамилией Пестрова. По рассказу Лениной мамы выходило, что у ее отца фамилия была Петров. Но, попав после войны в детский дом, где уже был добрый десяток Петровых, так же как и Ивановых с Сидоровыми, поневоле сменил фамилию. То ли начальница тамошней канцелярии проявила находчивость, замешанную на толике юмора, то ли просто не расслышала детский лепет. А может, сделала помарку, выписывая метрику. Но, "пятилетний малыш стал с того момента Пестровым.

Среди студенток она была серым воробышком. Тихая и незаметная, на институтских дискотеках и сабантуях, устраиваемых в общежитии, она ухитрялась не мозолить глаза. Про нее как будто забывали. Никто из парней не приглашал танцевать и не хвалил ее наряды, небрежно бросив: «Классно выглядишь, мать», — вызывая тем самым зависть остальной части женского контингента. Но, без Ленкиного присутствия невозможно вспомнить ни одной пусть даже будничной вечеринки с пивом и бренчанием на гитаре.

Как никто она умела варить кофе, чай у нее был неизменно ароматным, а бутерброды появлялись как по мановению волшебной палочки. При этом Ленка успевала подать на стол, убрать посуду, принять участие в сердечных делах подружек, обиженных невниманием мальчиков, увлеченных в свою очередь девочками из параллельного потока.

Раздухарившиеся от лишней рюмки водки бузотеры моментально успокаивались, поглаживаемые по голове ее узкой ладошкой, и с удивлением узнавали о себе много нового, произнесенного тихим, задушевным голосом. «Умный наш, хороший. Не бузи. Завтра ведь краснеть от стыда будешь». Раз или два получалось так, что Пестрова не смогла прийти, и все шло наперекосяк. Даже кофе убегал, а получившаяся в конце концов бурда пахла мылом. Толстые куски крошащегося хлеба с уродливыми ломтями колбасы бутербродами можно было назвать лишь с натяжкой. Интеллигентные подружки начинали ссориться, переходя на личности. Словом, компания рассыпалась как карточный домик под легким дуновением ветерка. Поначалу никто не связывал испорченный вечер с отсутствием серой мышки, но вскоре без нее просто перестали собираться.

Выходит, умела Ленка Пестрова разбираться в людях. И знала о них что-то такое, в чем те и сами не всегда отдавали себе отчет. И вот теперь, с присущей ей прозорливостью, она сделала заключение. Надо сказать, что ошиблась ненамного, ибо предмет подружкиных воздыханий был хищником. А где вы видели хищника, отличающегося добротой и благородством? Это только в сказках люди приписывают львам и медведям сии завидные качества. В жизни же, увы, расчетливость и жестокость, основанная все на том же инстинкте выживания и регулируемая полнотой желудка.

— И вовсе нет. Мне кажется, он не такой, — заявила Юля и, сообразив, что защищает незнакомца, покраснела.

— Вот-вот, все признаки на лицо. А говоришь, я не я и корова не моя.

Не зная, что ответить, Юля поднялась и побежала к воде.

На обратном пути, трясясь в полупустой электричке, девушка обратила внимание на детский плач. Мальчик лет шести держался за животик, оглашая ревом вагон. Повинуясь внезапному порыву, она подошла к женщине, державшей ребенка на руках:

— Давайте я посмотрю. Я врач.