Вадим Проскурин - Путь индюка кн.I (СИ)

Самки начали эротическую гимнастику. Вяло начали, неохотно и без фантазии, сразу видно, что не учил их никто этому высокому искусству.

— Достаточно, — обратился Питер к самке, обтиравшей танцовщицу. — Иди к подругам. А ты, — он обратился к танцовщице, — встань на колени и услаждай.

Питер взял трубку, вытряхнул пепел и стал забивать второй косяк. Мелькнула дурацкая мысль: а почему дозу конопли называют косяком? Что в травке и в трубке косого? Но когда губы танцовщицы прикоснулись к плоти Питера, ученые мысли мигом вылетели из его головы.

Он сидел на куче подушек, дымил трубкой, его ласкала прелестная самка, другие самки услаждали его зрение (не слишком хорошо услаждали, но под коноплю пойдет). Питер наслаждался.

— Святой отец! — позвал его Хайрам.

Питер медленно повернул голову. Мышцы слушались неохотно.

— Святой отец, позвольте, мы начнем оргию, — сказал Хайрам.

— Да, конечно, начинайте, — отозвался Питер.

Последний раз пыхнул, отложил трубку и некоторое время наслаждался тем, как шевелится потолок. А потом потолок перестал шевелиться и Питер сказал:

— А поворотись-ка, телка, к подругам передом, а ко мне задом.

То, что происходило в следующий час, вряд ли стоит описывать в подробностях. Все оргии примерно одинаковы, индивидуальные различия проявляются только в начале, когда участники еще не распалились, и в конце, когда они уже устали. Так что мы опустим детали основной части оргии, и перейдем к ее финалу.

— А все-таки, этот сэр Роджер поступил с нами, как жаба, — сказал Шон.

Питер пыхнул третьим косяком, хихикнул и потребовал:

— Поясни.

Шон начал смеяться. Наблюдателю, не знающему о том, сколько травы он выкурил, его смех показался бы неожиданным и неестественным. Закончив смеяться, Шон сказал:

— Ну, это, ковры мокрые, телки вялые, одна только хороша — та, которая пляшет. Сдается мне, надо их наказать.

— Не люблю наказывать, — меланхолично произнес Хайрам.

На него конопля подействовала необычно — он стал не весел, а расслаблен и скучен. Так тоже иногда бывает.

— Да ты что! — изумился Шон. — Наказывать — это весело! Давайте устроим гладиаторский бой!

Питер вспомнил, что сам думал об этом, когда подъезжал к загону.

— Гладиаторский бой между телками? — переспросил Питер. — Интересно… А давайте устроим!

— Пойду-ка я посплю, — сказал Хайрам, поднимаясь. — Завтра вставать рано.

Шон проводил его издевательским смехом.

— Слабак! — сказал он, когда Хайрам вышел из залы.

— Такие слова принято говорить в лицо, — заметил Питер.

— Это не слова, это шутка, — сказал Шон.

— Это неудачная шутка, — сказал Питер. — Будь ты не накурен…

— Смиренно прошу святого отца принять мои искренние извинения, — сказал Шон.

— Извинения приняты, — сказал Питер. — Давай уже начинать. Пошли кого-нибудь за ножами.

Сэр Роджер Стентон валялся на неразобранной кровати. Он лежал полностью одетый и в сапогах, раздеваться и разуваться не было ни сил, ни желания. А постельных телок он почему-то прогнал. Сегодня он выкурил еще одну трубку опиума, третью за последние сто дней. Он понимал, что вот-вот перейдет грань, отделяющую нармального человека от наркомана, возможно, уже перешел, но это было уже не важно. Важно было только то, что пока действовал опиум, можно было забыться и не думать о том, что произошло, и о том, что произойдет следующей ночью. А потом его отпустило, и стало так плохо, так плохо…

Никогда еще его так не унижали. Отец Питер ясно дал понять, что Роджер только называется сэром, а по сути есть кусок дерьма, недалеко ушедший в развитии от человекоподобных жаб, которых пасет. Самое обидное, что это было правдой.

Когда Роджер учился в академии, он знал, что служба в Оркланде — не сахар, что она ломает людей, что из каждых десяти рыцарей, назначенных на должность пастуха, только один в среднем находит достаточно сил, чтобы сохранить человеческое достоинство. Все преподаватели говорили в один голос: нет для воина хуже судьбы, чем судьба орочьего пастуха. Учись, говорили они, учись, сволочь, не будешь учиться — жабой станешь. А Роджер смеялся и не верил. Умом-то он понимал, что есть такая опасность — угодить в проклятое место, называемое в газетах красивым словом Фронтир, но он никогда не верил, что эта позорная участь может быть уготована лично ему. Пусть он не лучший курсант на курсе, но он и не самый худший! Да, мечом он владеет плохо, но он силен и вынослив, ему все равно, как бежать кросс — в кольчуге или без. Из-за плохого зрения он ни разу не сдал зачет по стрельбе из лука, зато на ножах он третий на курсе. А по рукопашному бою — пятый. Есть много курсантов, которые хуже него, они-то в Оркланд и поедут!

На третьем курсе он отказался писать факультативную курсовую работу, так и сказал профессору:

— Святой отец, я воин, а не жрец. Жрец сражается знанием, а воин сражается мечом.

Профессор долго разглядывал Роджера, Роджеру показалось, что тот смотрит на него как на некое диковинное земноводное. Потом профессор сказал:

— Не знанием сражается жрец, но разумом. И из воинов мечом сражаются лишь забывшие лицо своей матери, а истинные воины сражаются разумом, направляющим их меч. Не упражняя разума, а упражняя только тело, не постичь высот воинского искусства, не пройти путем воина достаточно далеко. Ты, должно быть, отличный мечник?

— Нет, — ответил Роджер, немного смутившись.

— Тогда ты, наверное, замечательный лучник? — спросил профессор.

Курсанты начали пересмеиваться.

— Я отлично сражаюсь на ножах и без оружия! — воскликнул Роджер.

— Тогда тебе прямая дорого в Оркланд, — сказал профессор. — Там эти умения важнее всего.

Так Роджер получил первое предупреждение.

Роджер не внял ему, он предпочел отмахнуться от слов профессора, дескать, что может знать книжный червь о судьбе воина! Но книжный червь оказался прав. На четвертом курсе, когда декан распределял курсантов по спецкурсам, Роджер был зачислен на орковедение. Это было второе предупреждение, и, в отличие от первого, оно было ясным и недвусмысленным, это было скорее пророчество, чем предупреждение. Роджер потребовал аудиенции у декана, и сказал декану прямо в лицо:

— Ваше благородие! Неужели вы полагаете, что я недостоин более достойной участи, чем пасти презренных жаб?

Декан долго смотрел на Роджера, а затем сказал:

— Я полагаю, что ты станешь отличным пастухом, лучшим во всем Оркланде. И когда это случится, ты вернешься в академию профессором орковедения, и я думаю, что ты станешь отличным профессором. Так я вижу твою судьбу. Но мое предсказание сбудется лишь в том случае, если ты ему поспособствуешь. Ты должен проводить вечера не в курильнях и борделях, а в библиотеках. Ты должен стать первым орковедом на курсе и на выпускном экзамене приятно поразить экзаменаторов своими знаниями в этом предмете. А прибыв к месту службы, не увлекаться развратом и садизмом, а постигать науку управления. Привести свое стадо к сытости и процветания, занять первую строчку в рейтинге, сделать так, чтобы орки бежали не от тебя, а к тебе. И тогда ты получишь право выбирать свою дальнейшую судьбу. А пока ты никто и звать тебя никак, ты просто школота четвертого уровня, и не более того.