Алексей Гравицкий - В зоне тумана

Хлопок. Пуля ушла в живот. Неудавшийся гопстопник сложился пополам. Палец судорожно вцепился в спусковую скобу. И хотя очередь пошла в землю, напугать он меня успел.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Палец сам нажимал и нажимал на спуск. Стоп!

Очередь оборвалась раньше, чем я опустил руку. Жадный до моих денег быдлоид валялся мертвым в обнимку с бесполезным автоматом. А может, и жив еще. Проверять я не стал. Один черт, окочурится. С четырьмя пулями в брюхе долго не живут.

Я выбрался из кустов и направился к Хлюпику. Тот стоял чуть живой. В глазах застыл ужас. Немудрено. Хоть и видел уже много чего, но мужики с ножами, отрезающие тебе пальцы, все равно зрелище неординарное. Так же, как и мужики, брызгающие тебе в рожу собственными мозгами.

Взгляд полоснул по ноге. Штанина потемнела и намокла, кровь сочилась, но судя по тому, что видно, там просто глубокая царапина. Ничего, до свадьбы заживет. Хотя до чьей свадьбы? Он же уже женат.

— Уг-г-г…

Хлюпик захлебнулся. Его трясло. Губы дрожали, а в глазах появился недостойный мужчины блеск. Хотя кто сказал, что это недостойно? Я не умею плакать. Но говорить, что мужчина не плачет… Нет уж, увольте. Бывают случаи, когда я искренне завидую тем, кто еще не разучился плакать.

Когда внутри все рвет, легче разрыдаться навзрыд, чем разрываться изнутри.

Я подошел вплотную, неуклюже хлопнул его по плечу. Он всхлипнул и ткнулся мне в плечо носом. Я замер, плохо соображая, что с этим делать.

Хлюпик вздрагивал. Неровно, конвульсивно. Я тихонько похлопал его ладонью по спине.

— Ну-ну… Все. Все уже. Их больше нет. Кончились. Слова выходили глупыми и не к месту. Хотя что в такой ситуации к месту? Подействовали на него мои бормотания, или он взял себя в руки? Не знаю.

Хлюпик оторвался от меня и поднял голову. В глазах было столько искренности, благодарности, преданности, что я почувствовал, как у меня самого что-то предательски щиплет в носу и подбирается комом к горлу.

— Спасибо тебе, — выпалил он.

— Тебе спасибо, — неожиданно, даже для самого себя, горячо ответил я.

— Мне-то за что? — Хлюпик провел рукавом по носу.

За что? Глупый ты, Хлюпик. За то, что умеешь плакать. За то, что не разучился смеяться. За то, что при всей своей хлипкости и неуместности имеешь волю, о которую башку расшибить можно. За то, что умеешь то, чего не умею я. И чего не умел Мунлайт. За то, что своим существованием доказываешь то, во что я много лет отказывался верить. Не все вокруг дерьмово и не все вокруг дерьмо.

— За то, что человек, — тихо ответил я и отвернулся. — А Мун где?

— Не нашел, — горько прошептал он. — Представляешь, вообще не нашел. Ни живого, ни мертвого. Даже места того, где он остался. Как так может быть, а?

Рана его в самом деле оказалась царапиной. Никаких проблем с ней не возникло. Вылил на всякий случай полфлакона перекиси, намотал легкую повязку, и все. Разве что хромать он стал чуть больше.

Впрочем, шел Хлюпик сам. И не жаловался. С вопросами тоже не приставал. Не то никак не мог в себя прийти, не то наше общение дало наконец свои плоды.

Оно и к лучшему. Мне, признаться, было не до разговоров. Я судорожно пытался понять, где нахожусь, и не понимал. Впрочем, длилось это недолго. Вскоре впереди раскинулось поле, а на его краю торчал скособоченный накрененный силуэт брошенного здесь еще в прошлом веке трактора.

— О! — громогласно выдал Хлюпик. Я повернулся к нему.

— Узнаешь? — спросил немного удивленно. Он кивнул. Просто кивнул. Без слов.

— Ну вот, — пояснил я. — Теперь на юг, и если обойдется без напрягов, то через пару-тройку часов будем дома. Там заночуем, а утром я тебя выведу.

План казался заманчивым и вполне реальным. На то, что нельзя загадывать, планировать и расслабляться, я решил смачно плюнуть. Устал от глупых примет и предрассудков. А потом, что значит не расслабляться? Расслабишься тут. В зоне как по Бродвею только умалишенные ходят.

— Нет, — тихо, но жестко ответил Хлюпик.

— Что значит…

Я наткнулся на его взгляд и осекся. В глазах блестела сталь. Упрямый, тяжелый, несгибаемый взгляд, о который можно не только волю, руку сломать. И какой он, на хрен, Хлюпик с таким-то взглядом?

А ведь я этот взгляд у него с самого начала отметил. Так чего же сам его Хлюпиком окрестил? Увидел, да не разглядел. Или не понял. Вот бывает так, казалось бы, все просто: увидел, сказал, и вроде даже всем все понятно стало. А понимание приходит много позже. Настоящее понимание. Не на словах, а на деле.

— Ты не обижайся, Угрюмый, — торопливо забормотал он, словно почувствовав себя виноватым. — Но мне надо. Я говорил. Ты же понимаешь… должен понимать.

Я вздохнул.

— Неужели же тебя все это ничему не научило? Ты не понимаешь? Это верная смерть. Мы уже много раз чуть не погибли. Мы живы по какой-то нелепой случайности.

— Я понимаю, — тихо, но упрямо проговорил он. — Но мне нельзя по-другому.

— Если ты умрешь, ее это не спасет. Это поймут все. Никто никогда не посмотрит косо, — попытался я.

Хлюпик покачал головой. Мягко, вроде безвольно. Но в этом кажущемся безволии была такая непреклонность, что я понял — бесполезно. Я его никогда не смогу убедить в обратном.

— Иначе ее тоже не спасешь, — резонно заметил он. — Если я не попытаюсь, то потом никогда в жизни не смогу себе этого простить. Другие косо не посмотрят, ты прав, но… Самому-то как жить?

— Я не поведу тебя, — покачал я головой. — Хватит играть с огнем. Но я могу тебя вывести. Подумай.

Он опустил глаза, на меня почему-то старался не смотреть.

— Я все понимаю. Ты и так много для меня сделал и… жизнь спас, в конце концов… Я пойду. Сам.

Жизнь спас. И не один раз. Так что долг отдал. В расчете. Только на кой ему эта жизнь, если он ее не ценит. Я посмотрел на него внимательно. Он стоял и изучал флору зоны на примере той дряни, что росла у него под ногами. Нет, цену жизни он знает. Тут другое.

— Прощай.

— Прощай. — Он так и не поднял на меня взгляда. Ну и черт с ним. Я повернул на юг и пошел через поле. На душе было погано от осознания того, что никуда он не дойдет. Чудес не бывает. Не знаю, как в поле, а в зоне один не воин, к гадалке не ходи. Я здесь не один год, я знаю. И если наши шансы дойти до ЧАЭС втроем стремились к нулю, то у него одного они устремились в минус бесконечность.

С другой стороны, чего я дергаюсь? Он сам сделал выбор. Он знает, на что идет. Уже не понаслышке знает. И мальчик он взрослый. А я не папа, не нянька и не… Да я вообще никто. И он мне никто.

Я остановился и невольно обернулся. Фигурка вдали становилась все меньше и меньше. Вот так уходят в бесконечность. Или в вечность, что в конечном итоге одно и то же. Фигурка уменьшается, устремляется к нулю, а потом хлоп — и нет человека.