В. Железнов - Р.А.Ц.

Убедившись, что стартовать не удастся — восстановление токосъемников шло медленно, постоянно отставая от графика, и вдобавок усугублялось все более и более сильными толчками, — командующий принял решение пережидать катаклизм под землей, в защищенных убежищах. Бункеры утратили былую несокрушимую надежность перед лицом неизвестного тектонического оружия, но эвакуироваться на поверхность было нельзя, в небе вороньими стаями кружили сотни тысяч небольших бубликов — мелких, в метр, подобий того, что едва не сокрушил РАЦ. Они жадно бросались на любое живое существо, находящееся под открытым небом, так что вскоре во всем УР не осталось ни одного красавца-оленя из заповедных рощ, ни одного суслика или белки, а сами бублики по-прежнему не поражались ни одним человеческим оружием. Даже микроволновые излучатели и лазеры ПКО, напластавшие ломтиками некродраконов, не смогли нанести видимого урона словно бы нематериальной субстанции бубликов.

А породившая их сила продолжала расширять зияющую рану на теле планеты. На километры вверх взлетали уже не валуны и камни, а рдеющие клочья вязкого огня, облака газов и чудовищные тучи раскаленного пепла, обратившие небо в подобие густого черного супа на сотни километров окрест…

РАЦ боеспособность утратил лишь частично, слишком уж велик был запас его прочности, преднапряженный железобетон, залитый без счета, и сверхпрочные сплавы выдержали невероятную тяжесть овеществленного тороида — но по стечению обстоятельств три из пяти поврежденных калибров смотрели на юг. Стрелять более было невозможно.

В тоннелях шла лихорадочная работа по укреплению сводов всем, чем можно, но эта работа была более для того, чтобы не поддаваться унынию и панике, все понимали, что когда пики амплитуд толчков сойдутся, выжить станет — невозможно. Кто-то уцелеет в 'яйцах' — бетонных коконах резервных центров управления, свободно подвешенных на толстенных стальных канатах-амортизаторах, но их участь окажется еще более незавидной. На долгое время еще хватит автономных сверхнадежных систем жизнеобеспечения, так что угасать жизнь в заваленных пузырях будет долго и трудно.

В одном из тупиковых тоннелей свежесформированная бригада, она же ранее — половина отделения или группа, — закончила сварку и присела на короткий перекур, вернее, отдых, поскольку никто в группе не баловался никотином — занятие это почиталось людьми не то чтобы запрещенным, скорее, позорным, навроде как есть навоз или лизать унитаз, на таких смотрели порой даже с некоторой брезгливой жалостью. А еще это означало тратить драгоценный под землей кислород.

Согласное молчание прервал самый молодой, обратившись к старшему, вислоусому дядьке средних лет.

— Никанорыч, у тебя дети есть?

— Пятеро, старший тебя чуть младше.

— А у меня нет еще. Знать бы, что так выйдет, женился бы на Машке. Сейчас бы сын остался, ну или дочь…

— Чего ж не женился-то?

Молодой немного смущенно махнул рукой:

— Да дурак был потому что. Привиделось что-то, ну и ушел. Со злости в военкомат явился, военкома за грудки взял — а он меня на точку законопатил, в Борзь. Дышать там, братцы, реально нечем. Потом уж дошли до меня слова ее, что это родич дальний какой-то приезжал, да поздно было. Глупо вышло.

— Действительно, очень глупо. Да ты не стремайся, она поди незамужняя еще?

— Нет, не вышла почему-то, хотя знаю, сватались.

— Ха, гляньте на него! 'Почему-то', это ж надо!

— Так ты что, Никанорыч, думаешь?..

— Балда ты балда, молодой, чечако по жизни. Вот как вернемся — бери ж… ноги в руки и к ней. Повинишься, поклонишься, она и твоя будет. Какие ваши годы? Нарожаете еще. Ты ж жених завидный, два Щита и свободный надел — да ей все подруги обзавидуются.

Парень вздохнул.

— Вернемся… Слышишь, камень трещит? Скоро вся эта масса…

— Никак ты нос повесил? Смотри, панику начнешь разводить — я церемониться не стану, враз пристрелю. Ну, чего вскинулся? Не трус ты, никто не думает. Трус в завал не полез бы, где все на ниточке болтается, медичку на руках не вынес бы. Не боись, генерал что-нибудь придумает. А если серьезно — просто не думай о ней. Ее нет — и точка. Пока мы есть — ее нет, а когда нас нет — ее нет тем более. Иначе и жить не стоит. Понял?

— Понял вроде.

— То-то же. Ну, зады погрели, и будет. Вставай, братцы.

И бригада вернулась к работе — но уже с совершенно иным настроением. Все по-прежнему молчали и сердито сопели, часто чихая от пыли, но в воздухе среди треска и шипения сварки ощутимо висела Песня.

Горчаков отнюдь не собирался самоустраняться от командования. Стальной генерал намеревался крепко держать штурвал до самого последнего мгновения, пока разверзшиеся недра не поглотят его, и даже некоторое время после этого. Видя перед собой наглядный пример мужества и стойкости, люди воодушевлялись им — так, наверное, горели глаза у матросов и офицеров идущих ко дну объятых пламенем кораблей, танкистов, продолжающих стрелять из горящего танка, сидя на почти детонирующем боекомплекте, истребителей, направляющих свой самолет в последнее пике на колонну врага…

Коконы РЦУ забили, насколько возможно, женщинами и девушками, оставив только минимально необходимый наряд операторов; укрепили, как могли, наиболее прочные убежища, и делали еще тысячу и одно дело, с ожесточением гоня дурные мысли. Готовился стартовать МАГ, а с ним и прочие летательные аппараты, уже готовыми стояли танки и транспортеры, чтобы в определенный момент разом высыпать наружу и начать гонку со смертью. Это была бы чистой воды лотерея, револьверная рулетка — как показали несколько проб, булики напрочь игнорировали технику без экипажей, а за живыми охотились со всем тщанием. Они легко рвали обшивку летательных аппаратов или бесплотными тенями проникали вовнутрь, не тревожа ее. Похоже, у этой их способности имелись какие-то пределы. Если одиночный бублик встречался с броней, которую не мог пробить или продавить, на жертву наваливалась целая стая, а если и это не помогало, они начинали объединяться, сливаться в более крупные образования, те же бублики в основе, но с бахромой поразительно подвижных, тонких и длинных черных щупалец по периметру. Эти штуки уже могли срывать башни с танков и вскрывать многослойную броню транспортеров, в чем-то даже более прочную.

Пробы… За каждой такой попыткой стояла чья-то смерть. За знание платилась самая дорогая цена — но выбирать не приходилось. Если был какой-то шанс для большинства, он должен был быть найден, и как можно быстрее. Добровольцы находились всегда, они даже яростно спорили, кому в очередной раз садиться за штурвалы.