Оккульттрегер - Алексей Борисович Сальников

– Но так большинство людей живет.

– Никакое не большинство, – возразила девушка, сделавшись серьезной, отчего ее нижняя челюсть как будто утяжелилась. – Люди помнят, как они выглядят, что они увидят в зеркале, как их зовут, что с ними было.

– Ой ли? – улыбнулась Прасковья, на язык ей тут же прыгнули строчки неизвестно когда заученного стихотворения, но зато она помнила, что это Ходасевич: – Я, я, я! Что за дикое слово? Неужели вон тот – это я? Разве мама любила такого, / Желто-серого, полуседого / И всезнающего, как змея?

Прасковья подумала и добавила:

– Одни и те же фильмы пересматривают люди. Вчерашнюю новость забывают напрочь, когда читают громкую сегодняшнюю. Одни и те же истории рассказывают друг другу много лет подряд и слушают одни и те же истории, хотя наизусть знают, семейные байки травят давно, будто не помнят, что уже рассказывали.

– Но их хотя бы помнят дети, внуки, родственники, – продолжила Юля. – А если вы умираете…

– Есть такое, – признала Прасковья. – Но ведь никто не исчезает без следа, даже мы. Да, автографов на том, что мы сделали, не стои́т, но ведь это и не так важно. Песенки какие-то, рисунки, еще что-нибудь. Вообще, если по сторонам посмотреть, все вокруг сделано кем-то, чьего имени ты и не узнаешь никогда, каждый квадратный сантиметр в городе… если подписи на всем ставить, места для самих вещей не останется. Стол вот этот. Кто-то добрался до леса, спилил дерево для него, потом кто-то вез его на лесопилку на машине, собранной целой кучей людей, потому что кто-то металл плавил, кто-то топливо добывал, там дерево превратили в доски, в палки, опять везли – железной дорогой или еще как, стол собрали, опять повезли при помощи машин, а значит людей, кто-то таскался, озаботился тем, чтобы этот стол оказался на складе, потом его сюда везли. И так во всем: от еды до электричества в проводах. Вода плещется из бачка в унитазе, на ней нет автографов людей, которые так или иначе доставили ее на четвертый этаж, а пропади она – сразу станет интересно: почему так? кто в этом виноват? Мы так же, только не настолько нужны, как все остальные люди. Прямо скажем, от уборщицы порой больше пользы, чем от переосмысления, но так тоже бывает.

– Зачем все это было? – спросила Юля, грустная оттого, что жизнь ее, несмотря на то что она вернула гомункула, еще не начала налаживаться. – Все было так хорошо, пока это не началось. Что я такого сделала?

– Может быть, ты и ни при чем. Могла я что-то сделать. А может быть, ты сумела бы стать одной из нас, только гораздо лучше меня, если бы отказалась от человеческой жизни. Случается такая игра, когда я должна добровольно отдать его, а кто-то должен его принять.

– Вы меня накажете? – по-детски спросила Юля. – Из-за меня зимой…

– Ты сама себя наказала отказом. Это все равно что смертный приговор, только отсроченный на полвека или сколько там. Ты бы знала, что в прошлый раз было. Я тогда на зону загремела за подделку документов и еще за что-то. Столько возни было, по сравнению с которой все твои проделки просто пустяки.

Прасковья собралась было поведать о своих приключениях в советской тюрьме, о тех, что еще не забыла, но в телефон Юлии постучалось эсэмэс, а когда она взглянула на экран, то запрокинула голову, и по вискам ее потекли слезы. Кажется, девушка была счастлива, что все закончилось благополучно.

– Понятно… – сказала Прасковья не без горечи, которая была непонятна ей самой.

– Спасибо, – прошептала Юля. – Можно я пойду?

– Ладно, – разрешила Прасковья. – Беги. Прости, если что не так.

– Нет-нет, всё в порядке!

Покосившись на Варю, Юля скользнула мимо Прасковьи. Прежде чем выйти в прихожую, она протянула руку к гомункулу, будто собравшись погладить его по голове, но заспешила, торопливо натянула кроссовки. Прасковья медленно поднялась, чтобы закрыть за ней дверь, гомункул посмотрел на нее, подумал: «Я сам». Он сделал шаг, Юля обняла его, длинно всхлипнула мокрым носом и выбежала.

Гомункул два раза крутанул замок.

– Вот ты и дома… – тихо сказала Прасковья и вздохнула, чтобы самой не расплакаться.

Он обернулся к ней и сказал низковатым, чуть надтреснутым, как бы капризным голосом, от которого Прасковья немного отвыкла:

– Нужно Наде позвонить насчет хоккеистов…

– Да, да… – засуетилась Прасковья.

И часа не прошло, а Надя уже везла их всех: кричащую Варю, гомункула, Прасковью, – трещала, что они вовремя успели, еще чуть-чуть, и местная команда улетела бы на чемпионат в Швецию. Гомункул сидел в детском кресле и держал Варю на руках, это было чудовищно, однако он сам попросил.

– Сегодня очень удачно! – говорила Надя. – Я с тренером списалась. Как раз у них сегодня акция на улице. Они контакты наркоторговцев на стенах домов закрашивают. Всех перетрогаешь к нашей общей радости.

Не только тренер, но и некоторые из пяти хоккеистов, выведенных на акцию за здоровый образ жизни, знали Надю, которая представила Прасковью как преданную болельщицу, а Прасковья с помощью гомункула, который мысленно подсказывал имена из машины, смогла выдать себя за таковую, подтвердить, что Надя нисколько не слукавила.

Шесть теплых рукопожатий сделала Прасковья, и с каждым Надя становилась веселее, хотя, казалось бы, куда больше. Плач Вари прекратился на третьем.

Команда благополучно добралась до Швеции, одержала несколько побед. Олег даже позвонил ей после третьего подряд победного матча и злорадно пропел в трубку:

– Ага! Что, ведьмы, съели? Наши парни тащат! – Так Прасковья узнала, что начальник – ярый фанат местной команды.

Но в четвертьфинале «Фтороуральский химик» проиграл фавориту чемпионата, и Олег уже не стал звонить, надолго оставил непрочитанным сообщение Прасковьи: «Вот так». Похоже, обиделся. А Прасковья в очередной раз тихо удивилась тому, что можно одновременно и угодить кому-то, и не угодить ему же. Угодить тем, что не угодила, не угодить тем, что угодила.