Карина Демина - Механическое сердце. Черный принц

…и эти ночи вдвоем.

Вечера, когда он приходит уставший… домой. Он так и говорит, что домой, и наверное, вправду верит. Наивный по-своему. Пускай. Есть еще время.

На двоих.

Для двоих.

Но когда-нибудь оно закончится, и тогда… будет объявление в «Светской хронике». И Кейрен, отводя взгляд, заговорит о том, что на свадьбе настаивает семья и что свадьба ничего-то не изменит… почти ничего. Просто где-то появится женщина, которая будет зваться его женой. И он станет возвращаться уже не в квартиру к Таннис, но к ней…

Наверное, будь Таннис другой, она нашла бы силы смириться. Ведь многие живут так, привыкают, приспосабливаются… а она не сможет. Пыталась представить, как это будет, и задыхалась от боли.

Перетерпит.

Она сильная. Главное, уйти, разорвать связь, а там и раны залижутся, и жизнь начнется. Еще раз наново? Не привыкать.

– Почему ты плачешь? – Кейрен перевернулся на спину. – Тебя кто-то обидел?

– Никто.

Никто, кому можно было бы ответить за обиду ударом на удар.

– Тогда почему ты плачешь? – Он поймал слезу на ее щеке и, дотянувшись, снял ее мизинцем.

– В глаз что-то попало.

И спеша уйти от опасных вопросов, Таннис наклонилась, прижалась к груди.

– Ты ешь, как не в себя, а все равно тощий… и мерзнешь.

Ноги у него и под пуховым одеялом холодными оставались, и Кейрен под утро начинал ворочаться, одеяло стягивая, пока оно вовсе не оказывалось на полу. Сам же он обнимал Таннис, прижимал к себе и засыпал, уткнувшись носом в ее спину. Она же, напротив, просыпалась и лежала тихо-тихо, отсчитывая мгновения до рассвета. Старая привычка. Все казалось, что совсем рядом раздастся скрип половиц. Хлопнет дверь. И из-за стены донесется ворчливый мамашин голос:

– Вставай уже…

…или загудит, подбираясь к заводским воротам, баржа с углем, выдернет Таннис из сна, который она приняла за настоящую жизнь.

– Ниса… мне с тобой хорошо. – Пальцы Кейрена задумчиво скользили по шее, чтобы замереть на ключице. – Спокойно. Вряд ли ты поверишь, но я никому этого не говорил…

Поверит. Она чувствует, когда он лжет. Или сердится. Или впадает в тоску и тогда ложится поперек кровати, растопырив локти, точно пытаясь защитить эту кровать ото всех, даже от Таннис.

…он приносит с работы усталость и странную, детскую почти обиду, о которой не хочет говорить, но все-таки заговаривает. И, увлекшись рассказом, сам о ней забывает. Таннис же нравится слушать, не столько о делах, сколько о людях, Кейрена окружающих.

О даме-секретаре, которая каждую неделю перешивает кружево на манжетах форменного платья, надеясь, что подобная вольность останется незамеченной. И порой ее окаянства хватает на то, чтобы срезать скучные костяные пуговицы, заменив их ониксовыми. Она чувствует себя отчаянно храброй и прячет в верхнем ящике стола жестянку монпансье.

О констебле и его бакенбардах, которые он расчесывает мелким гребнем и подравнивает крохотными ножничками, а укладывает вовсе пчелиным воском, волосок к волоску.

О тайном увлечении следователя Альберта Бино лотерейными билетами и вере в непременный выигрыш… о людях и нелюдях, окружавших Кейрена. Ему удавалось подмечать какие-то такие детали, мелочи, которые выглядели забавными, но не смешными.

…какой он видел ее?

Спросить?

Не ответит, да и к чему лишнее знание? Странно лишь, что его сторонятся, считают недалеким, слишком чужим, принадлежащим иному миру.

– Не спится? – Кейрен смотрел, подслеповато щурясь.

– Не спится, – призналась Таннис. – Из-за тебя. Лежишь тут…

– Я ж ничего не делаю!

– Вот именно… лежишь и ничего не делаешь…

Мягкий смех. И ледяная ладонь скользит по спине.

– Исправлюсь, – пообещал Кейрен. – Вот прямо сейчас…

А утро наступило с востока. Пришло с туманами, затянувшими окна молочной взвесью, плеснуло водой на морозные узоры и принесло чудесный аромат кофе.

– Вставай, соня. – Кейрен пощекотал нос. – Завтрак готов.

Суббота. И в кои-то веки она проснулась позже Кейрена.

– А что на завтрак?

– Блинчики. – Он был босым, в рубашке навыпуск. Рукава закатаны, ворот расстегнут. И розовый фартук ему к лицу. – И мед. Есть еще творог со сливками…

Он улыбался.

…конечно, если суббота, то блинчики на завтрак обязательны. И творог в высоких креманках, белая гора, увенчанная пьяной вишней.

Орехи.

И ванильное суфле с мятой.

А блинчики у Кейрена получаются тонкими, кружевными, полупрозрачными.

– Таннис, – он снял фартук, аккуратно повесив на крючок, – нам нужно поговорить.

Сердце екнуло.

Уже?

– Конечно.

Плакать Таннис не будет, не при нем, позже, когда останется одна. Кейрен устроился напротив, снял вишню и, повертев в пальцах, вернул на место.

– Возможно, тебе придется уехать.

– Куда?

Он не спешил с ответом.

– За Перевал… я писал Райдо, он будет рад принять тебя на месяц или два.

За Перевал? На месяц-два? Таннис подвинула чашку. Кофе она, честно говоря, не любила, тягучий, горький, и эту горечь потом водой не запить.

– У него поместье. Яблони цветут… не сейчас, а весной. В принципе цветут. И вообще там климат мягче. Море недалеко. Райдо тебе понравится. И ты ему, думаю, тоже.

В этом Таннис крепко сомневалась, и сомнение свое она зажевывала блинчиком, в кои-то веки не чувствуя вкуса.

– И с его женой вы подружитесь… – не очень уверенно произнес Кейрен.

– Темнишь?

– Есть мнение, что… зима будет небезопасной. – Он зачерпнул творог пальцем и палец облизал. – Таннис, я не должен был бы говорить тебе… я и думать-то об этом не должен.

Кейрен решительно подвинул к себе креманку.

– Прилив начинается.

– В реке?

…чем бы ни был прилив, но Кейрен отсылает ее не потому, что собирается жениться. И глупо радоваться грядущим бедам, но Таннис радовалась.

– В какой-то мере это тоже река, но огненная. Под городом лежат материнские жилы, очень старые, если не сказать – древние. Ты ведь помнишь силу истинного пламени?

Таннис кивнула.

Она желала бы вымарать эти воспоминания, где огонь плясал на развалинах дома, а соседний, искореженный взрывом, медленно осыпался, где к серому небу поднялись серые же бабочки пепла.

Рот наполнялся кровью прокушенной губы.

– Так вот, жилы сильнее в разы… в десятки раз… в тысячи.

– Они прорвутся? – Голос звучит ровно, равнодушно даже.

– Я бы хотел пообещать, что нет, но… если бы только прилив… в город съезжаются все, у кого есть сила… Высшие вот. И вожаки… отец мой возвращается… и братья… и здесь скоро станет очень людно, точнее не людно… и в норме этого бы с лихвой хватило, чтобы удержать жилы.

– Но?

– Но, возможно, кое-кто воспользуется ситуацией…

– Бомбы?

– Бомбы, – не стал отрицать Кейрен. Он сидел, упираясь локтями в стол, сунув пальцы в волосы, сгорбившись. – И листовки… и люди, которые на грани бунта… и подземники… их пытались зачистить, но никого не нашли.

Таннис удивилась бы, будь оно иначе.

– Мы и до города-то не добрались. Дядя считает, что ты преувеличила, когда говорила о них. А я, как обычно, гоняюсь за призраками. Я бы хотел, чтобы все оказалось именно так. Лучше быть глупцом, который воет на луну в луже, чем… если случится прорыв, Верхний город исчезнет.

Поднявшись, Таннис обошла стол и положила руки на плечи. Острые. И напряженные. А на рубашке пятно… и широкие лямки подтяжек впились в кожу.

– Он ведь строился позже. – Кейрен распрямился и, запрокинув голову, оперся затылком на ее живот. – Там грунт мягкий… закипит все на раз.

– А Нижний?

– Ты сама видела – скалы.

– Значит, это выгодно…

– Таннис, – он перехватил ее руки, – не думай о том, кому и зачем это выгодно. Ты уедешь. Ясно?

– А если нет?

– Уедешь, – повторил Кейрен, руки сжимая. – Я не хочу тобой рисковать.

И тепло, и больно. И отвернуться надо, спрятать предательские слезы. Рисковать он не хочет…

– А ты?

– Я – другое дело. У меня есть долг. Да и, в конце концов, я могу ошибаться.

Он произнес это бодро, но Таннис не поверила.

За Перевал, значит…

…если с ним, то она и на Перевал согласна.

– И еще, – он поцеловал раскрытую ладонь, – не жди меня завтра, ладно? Отец возвращается и…

– Я понимаю.

…отец, братья, семья, частью которой Таннис никогда не станет. Но это будет завтра. У них есть целый день и даже больше…

Она научилась ценить время.

Марта кралась.

О нет, никто не запрещал ей выходить из дому, но прежде у нее и мыслей не возникало о том, чтобы покинуть Шеффолк-холл. Да и сегодняшний побег вовсе не был побегом.

Так она себя уверяла.

И жалась к влажной стене, на которой висели потемневшие от времени портреты.

– И куда вы собрались, дорогая тетушка? – насмешливый голос чужака застиг ее у двери, и Марта вздрогнула, выронив зонтик.

– П-прогуляться захотелось.

Она ненавидела себя за страх и за то, что не способна с этим страхом справиться.