Юрий Кемист - Три выбора

Роман, который вы собираетесь прочитать, является художественным произведением в том смысле, что описанные в нем события, имея отношение к авторскому жизненному опыту, тем не менее, ни в коем случае не описывают каких-либо событий документально, а потому все коллизии, факты, характеристики персонажей в мире романа могут восприниматься только как «художественные образы», а всякие текстуальные совпадения и различия с общепринятой лексикой «нашего» мира, особенно в именах собственных, топонимах, торговых марках и научно-технической терминологии, являются сугубо случайными и непреднамеренными. То же относится и к хронологии и датам. Но не следует относиться к предлагаемому тексту как к художественному в смысле принадлежности его к бытовым, любовным, детективным, фантастическим, криптоисторическим, альтернативно-историческим и прочим литературным жанрам. Это роман эвереттический.

Что следует понимать под таким определением, может быть интуитивно понятно для читателя, который знаком с эвереттикой. Но и для такого читателя, не избалованного обилием эвереттической литературы, как показывает мой опыт, предупреждение об эвереттическом характере текста будет не лишним. А всякий, кто сталкивается с этим понятием впервые, я надеюсь, поймёт его в «правильном ключе» после завершения чтения.

Может быть, правильному настрою читателя поможет отсылка к опыту освоения некоторых «ментальных миров» таких великих интуитивно-эвереттических мастеров, как Х.Л. Борхес («Сад расходящихся тропок»), Д. Джойс («Улисс»), М. Булгаков («Мастер и Маргарита»), В. Набоков («Ада или радости страсти») или Х. Ван Зайчик (серия романов об Ордуси). Разумеется, это перечисление – не линейка с делениями, которой можно измерить художественные достоинства предлагаемого романа и не претензия автора встать в один ряд со знаменитыми писателями. Скорее, это указатель той библиотечной полки, которая скоро появится – «Эвереттическая литература». Цитаты из этих произведений вмонтированы в текст романа без ссылок.

Роман – это не научная монография, поэтому и стихотворные эпиграфы из произведений Алигер, Антокольского, Апухтина, Ахмадулиной, Баркова, Батюшкова, Бродского, Винокурова, Вишневского, Вознесенского, Востокова, Вяземского, Гамзатова, Гнедича, Державина, Добролюбова, Долматовского, Евтушенко, Ершова, Жигулина, Карамзина, Курочкина, Луконина, Майкова, Мандельштама, Масюкова, Матвеевой, Михайлова, Мориц, Мятлева, Надсона, Никитина, Пастернака, Плещеева, Полежаева, Полонского, Радищева, Рождественского, Самойлова, Сельвинского, Смелякова, Сумарокова, Татарникова, Твардовского, Трефолева, Тургенева, Филатова, Хлебникова также не персонифицированы, но эти поэтические цитаты выделены курсивом, и за точность их воспроизведения я готов нести ответственность в соответствии с действующим законодательством о правилах использования интеллектуальной собственности.

Не исключаю, что о мирах, в которых волею судеб мне довелось побывать и описать в романе, найдутся и другие свидетельства очевидцев и участников событий. А альтерверс умеет, как оказалось, много гитик…

Утренний морок

Василий Васильевич был благодушен и расслабленно откинулся в своем любимом кресле перед рабочим столом, стоящим у дальней стены его обширного кабинета.

Слева, за широким окном, раскинулась панорама Моквы-реки с фигурками одетых в голубые комбинезоны рыбаков. На ее прозрачном льду, сквозь который просвечивала темно-красная вода, освещенные ярким синим солнцем, они смотрелись очень красиво.

Справа, у стены, стоял внушительных размеров шкаф, журнальный столик и два кресла.

Я сидел перед Василием Васильевичем в кресле «для гостей».

Василий Васильевич улыбнулся, одновременно виновато и залихватски, как-то особенно приветливо посмотрел на меня, и вдруг предложил:

– А не выкурить ли нам по трубочке, как в добрые старые времена? У меня тут в шкафу припрятана одна «старая итальянка», а Вы уж свою английскую просите об одолжении.

Он поднялся из кресла и подошел к шкафу. Дверцы слегка уперлись, но поддались его усилиям и обе одновременно распахнулись, открыв обширное отделение, в котором на аккуратных плечиках висели три костюма – фланелевый, твидовый и габардиновый.

Василий Васильевич недоуменно посмотрел на содержимое шкафа, потом вопросительно и озадаченно – на меня.

– Что это, Игорь Петрович? Откуда здесь чужие вещи? До сих пор я был хозяином в этом кабинете! И все, что здесь появлялось и делалось, было обусловлено только моей волей!

Он резко закрыл одну дверцу. Возникший при этом порыв воздуха ударил в висевшие на вешалках костюмы, и сквозь проем открытой дверцы было видно, как они чуть шевельнули рукавами, будто делая отмашку, и Василий Васильевич, побледнев, начал оседать на пол…

Глава 1

Я очень не люблю первые полчаса после пробуждения. Каждый раз, осознав, что я проснулся, я с неприязнью жду включения в жизнь. И с неизбежным раздражением отслеживаю работу какого-то внутреннего оператора.

Он коммутирует связи в блоках памяти, отключая линии сновидений и включая воспоминания о самых близких, о прошедшем дне, об имени первой учительницы, о законе Фарадея, о цветах нашего государственного флага – знаменитом «белоризе» – бело-риново-зеленом триколоре. Никак, кстати, не могу запомнить, что символизируют его цвета – белый, кажется, достоинство и верность, риновый – цвет неба в ясный день, зеленый – цвет крови и прекрасного цветка. Или я что-то путаю? А оператор продолжает свою работу, начиняя мой мозг тем, что составляет мое индивидуальное «Я» в этом мире.