Евгений Дембский - Властители ночи

Монти, не колеблясь, пересек невидимую линию, составлявшую порог, и, оказавшись в зале, побежал вперед, опустив нос к земле. Я остановился на пороге и огляделся по сторонам. В помещении было пусто. То есть — ничто не шевелилось. Из проигрывателя доносились звуки — десятка полтора саксофонов, трубы, тромбоны. Приятный унисон, усыпляющий и мягкий.

Я вошел в помещение, бдительно оглядываясь в поисках камер, датчиков, охранников и близнецов, и заметил в его центре большое округлое ложе с огромным сердцем в изголовье. Сердце было красным — каким же еще оно могло быть? Когда-то атласное, теперь оно было потрепано, чем-то вымазано, запятнано, разодрано… Когда-то оно пульсировало дюжиной лампочек, теперь горели только две. Может, оно и к лучшему.

Я подошел ближе, поскольку именно туда направлялся Монти. Когда я оказался рядом, пес спрятался за ложе, и справедливо, — никогда до сих пор у меня не было к нему стольких претензий.

На ложе лежала мумия. Сморщенный, истлевший труп, кажется, женского пола; когда-то тело выглядело значительно лучше, но по мере высыхания жировая ткань исчезала, кожа сморщивалась, и теперь оно напоминало высохшую картофелину, разве что складки кожи были более обширными. Все анатомические черты, на основании которых можно было бы определить пол мумии, были скрыты этими складками, впрочем, меня это и не интересовало. Тонкие спутанные волосы, словно разорванная паутина, расползлись по подушке. Мумия была до колен прикрыта…

Вот черт!.. Она вовсе не была ничем прикрыта, у нее просто не было ног по колено! Это была та самая Сьюзен, или как ее там, мать уродцев, если верить Уиттингтону — оплодотворенная Чужим, его инкубатор!.. Я отскочил от ложа. Только теперь я заметил, что от какого-то электронного комода, похоже, извлеченного с затонувшего «Титаника», к трупу тянутся провода, грязные и во многих местах грубо соединенные из отдельных кусков. При мысли о том, что то, что я видел перед собой, может быть еще живым, у меня встали дыбом волосы на всем теле, из-за чего я наверняка стал похож на плод внебрачной связи с дикобразом.

Быстро отвернувшись, я огляделся вокруг. Только теперь я стал замечать детали помещения и с каждой секундой всё лучше понимал значение слова «ад». Прежде всего я увидел несколько саркофагов, и содержимое первого из них убедило меня, что, если я не хочу, чтобы до конца жизни меня мучили кошмары, мне не стоит заглядывать в другие. В ближайшем лежал под слоем голубого прозрачного студня мужчина, тщательно освежеванный, видимо, с помощью какой-то невообразимой техники. Все волосы на теле остались на своих местах, исчезла только кожа, на которой, как мне до сих пор казалось, они должны были держаться. Не знаю почему, но больше всего меня потряс вид волос на лобке, опускавшихся на ярко-красную мошонку. Наверное, действительно, это самое чувствительное место у мужчины. Некоторое время я стоял, уставившись в стену и тяжело дыша. Потом вытер мокрую от холодного пота руку о штаны и поспешил к входу в другой коридор. Лишь бы подальше от саркофагов, от сухой, отвратительной, как таракан, мумии, от стеллажей с несколькими сотнями аквариумов и банок с чудовищным содержимым. Я ворвался в туннель, убежденный, что нет такой силы, которая удержала бы меня от того, чтобы разрядить всю обойму в омерзительных близняшек. Нужно было лишь выяснить, где они могут находиться.

Но как?

Я стоял, думал и прислушивался.

Сначала раздался приглушенный, но сильный взрыв. Потом две или три очереди из «бреггера». Тишина. Сообразив, откуда доносились звуки, я бросился в ту сторону, через несколько шагов мне в лицо ударила воздушная волна, словно обрушился большой фрагмент коридора, но свет не погас. Выстрелы стихли.

Я метался от ответвления к ответвлению, чувствуя, что заблудился. Царила полная, до отвращения жуткая тишина. Я подозвал Монти и еще раз попросил о помощи. Не знаю, то ли он меня понял, то ли просто решил вернуться, но во всяком случае, снова пройдя через чудовищный паноптикум с погруженными в пластификатор телами, мы вернулись в центр управления.

Уиттингтон извивался на полу, смрад рвоты не давал дышать, но мне удалось добраться до стола и схватить телефон. Потом я добился очередного успеха, соединившись с Саркисяном.

А еще чуть позже за мной пришли и вывели наружу.

Там я сел в машину и закутался в одеяло, после чего провалился в некое подобие летаргии, сна, кататонии. Кажется, я отвечал на вопросы и что-то рассказывал. Кажется, я пил, курил и мочился.

Потом мы летели. А я засыпал и просыпался, обливаясь холодным потом. Я отказался принимать какое-либо снотворное — прямо я об этом не просил, но Дуг понял, что я имею в виду, — он просто всё время сидел рядом со мной. В очередной раз приходя в себя, я видел его и потому не кричал. По крайней мере, не каждый раз.

Потом было уже лучше. Я ни о чем не спрашивал, мне не хотелось знать, чем закончилось обследование шахты, в кого стреляли. Я был сыт происшедшим по горло. Я просто сидел, скорчившись на койке у стены самолета, и курил.

Твари. Скоты. Властители снов. Впрочем — какие там властители! Похитители снов!

Я не спрашивал, поймали ли близнецов, или их завалило тоннами камней при взрыве. Если бы я узнал, что они летят на этом же самолете… Пришлось бы встать, пойти и убить их. А что бы это дало? Искупил бы я смерть тех нескольких десятков свидетелей, убитых «Дерби»? Скотта, которого убил сам Уиттингтон? Или его ни в чем не повинного двойника? Вэл, в конце концов?

Поэтому я не вставал.

Голос в трубке звучал натянуто и неестественно, я уже собирался сказать: «Спасибо огромное» — по этой ключевой фразе прерывалась связь, — когда вдруг услышал слово «фильм». Что-то застучало в коробочке с надписью «Ассоциации».

— Простите, не могли бы вы повторить? — спросил я, чувствуя холодок на затылке.

Грассирующий голос произнес:

— Я звоню со студии при киношколе Сары Шуберт. Мы хотим в рамках дипломного этюда снять фильм по мотивам вашей повести, речь идет о «Двери в сад воспоминаний»…

— Калитке, — машинально поправил я. — «Калитка в сад воспоминаний».

— Простите? А! Неважно… — Холодок на затылке исчез, зато я почувствовал, как волна жара ударяет мне в лицо. — Ну так вот, студенты сыграют в старых виртуальных скафандрах, а потом мы наложим на это соответствующие образы актеров. Понимаете? Знаете Саймона Грея? Наверняка нет, это тот, кто должен был играть Филипа Марлоу, но вместо него взяли того деревянного Роберта Митчема, помните? Так что на экране наконец появился бы по-настоящему лучший исполнитель…

— Стоп!

— …лучше него нет…