Владимир Романовский - Валька

Затем она нырнула, долго не появлялась на поверхности, но все-таки появилась, держа Землемера за волосы, приподнимая ему голову над водой. Затем, перевернувшись на бок, стала грести к яхте, волоча за собой спасаемого.

Второй охранник, добравшись до рубки, выключил мотор.

Кто были эти двое, в катере? Кто ж их разберет. Пьяные были, трезвые? Не узнаешь. Никаких заметок в новостях об этом не появилось впоследствии.

***

Рулевого привели в сознание. Снова завели мотор и пошли к берегу молча, без разговоров, без прибауток. Землемер удалился в каюту к своей проститутке и там заперся. Вальке дали футболку, джинсы, и свитер, и она переоделась в одной из кают. И даже горячий душ приняла. Она любила принимать душ. У набережной Валька остановила такси, и они с Гусевым в него сели.

***

Гусев валялся в постели, боль постепенно уменьшалась. Через три дня позвонил Землемер и сказал:

– Приезжай в кафе. Один. Не бойся, ничего тебе не сделают.

И Гусев покорно оделся, морщась от боли, наорал на Вальку, которая не хотела его отпускать – ведь ребра повреждены, нужно отлежаться, что ж по знакомым-то бегать без толку, можно только хуже сделать – и вызвал машину из близлежащего таксопарка.

Присутствовали все те же два охранника и Владик. Землемер, мрачный, с волосами, зачесанными назад и смазанными гелем, похожий на деревенского грузина, сказал:

– Я получаюсь твой должник. Жизнь по любому дороже любых денег. Но просто махнуть на тебя рукой я не могу, это не по правилам. И вот мое решение. Долг твой вместе с интересом мы считаем погашенным. А пловчиха твоя переходит жить ко мне. Она мне понравилась.

Гусев сперва даже не понял, о чем речь. Ему до этого не приходило в голову, что Валька может быть кому-то нужна, кроме него самого. Потом подумалось, что Землемер так мрачно шутит. Но Землемер не шутил. Тогда подумалось, что это его, Гусева, таким способом наказывают, не Валька нужна Землемеру, а гусевское унижение. Гусев повернулся на стуле всем телом, покривился, подождал, пока утихнет боль, и тихо но отчетливо послал Землемера на хуй. Землемер не удивился, а только помолчал, и кивнул охранникам. Те взяли Гусева под мышки и повели внутрь отеля. Там его втолкнули в туалет и некоторое время без особых эмоций мутузили, стараясь не оставлять синяков. Было очень больно, на грани потери сознания.

***

Валька, приученная жизнью, что ее «хочу» или «не хочу» не имеют достаточного веса в обществе, некоторое время плакала, а Гусев сидел на стуле и молчал. Он уже сказал «так надо», и больше говорить ему было нечего. Снаружи несколько раз просигналил гудок черной машины. Валька вышла в чем была, никаких вещей с собой не взяла.

***

Недели две Гусев жил, как в тумане. Автоматически проделывал разные необходимые операции – покупал еду, что-то готовил, что-то пил, мылся, спал. К концу второй недели он обнаружил, что телефон его давно разрядился, и поставил его на подзарядку. Тут же выявились сообщения. Звонил знакомый сибиряк. Его не посадили, и вообще все дело против него оказалось полнейшей туфтой, а он было перепугался.

– Есть одна наметка, связана с риском, но не очень большим. Тебе нужно ехать в Грецию. Билет я тебе оплачу, визу тебе сделают за два дня.

– Зачем мне в Грецию? – спросил Гусев.

– Весьма культурная страна, древняя, известная своей мифологией, – объяснил сибиряк. – По телефону я обсуждать ничего с тобой не буду. Главное – мы с партнером посовещались, и решили, что ты хорошо разбираешься в некоторых вещах, имеешь сметку, и при этом ты честный человек. Мы берем тебя вместо шведа. Швед нам надоел своим нытьем, все ему вечно не так.

***

Помимо Греции были еще Марокко, Сицилия, Швейцария, и Ривьера. Везде дело было связано со строительством. Гусев провел таким образом целых три года. У него не было инженерного образования, но он моментально чувствовал, когда строители вдруг начинают мутить воду, и улавливал, почему они это делают, и как ситуацию можно разрулить. В этом смысле он оказался незаменимым партнером. Его взяли в долю. Сибиряк и марокканский еврей изъяснялись между собой по-французски, и это слегка забавляло Гусева.

***

В родной город Гусев вернулся известной в международных кругах личностью, важной, влиятельной, с большими возможностями. Вернулся не для того, чтобы навестить родные милые сердцу края, а по делу – намечалась переделка того самого отеля, который ему не дали достроить. К отелю планировалось прикрепить большой комплекс с ресторанами, бутиками, и парком.

Несколько агентов Гусева разошлись по городу – собирать сведения. И вскоре ему доложили, что Валька, живущая с Землемером, почти каждый день посещает один и тот же бар на набережной, одна, и пьет там амаретто. И у нее годовалая дочь. Про дочь Гусев и раньше знал. Те же агенты следили, чтобы не было вокруг людей Землемера, когда Гусев в роскошном темно-синем костюме и черных очках вошел в бар. Он сразу подсел к Вальке, а Валька перепугалась и чуть не свалилась со стула. Он положил перед ней алую розу. Она испуганно на нее посмотрела.

– Здравствуй, – сказал Гусев, не снимая черных очков.

– Здравствуйте, – сказала Валька, мигая узкими глазами.

– Как жизнь? – спросил Гусев, поправляя ослепительно белый манжет с запонкой, выглядывающий из-под рукава пиджака.

Валька промолчала.

– Не бойся, – сказал Гусев.

Валька снова промолчала.

Подошел бармен и вопросительно посмотрел на Гусева.

– Коньяк, – тихим, строгим голосом сказал Гусев.

Бармен кивнул, быстро отошел, быстро плеснул в бокал коньяку, принес, подложил салфетку, поставил рядом блюдце с долькой лимона. Гусев небрежно вытащил бумажник и небрежно положил на стойку купюру.

Валька прибавила в весе за три года, стала рыхлее. Гусеву на это было совершенно наплевать. На ней были бордовые туфли с пряжками и низким каблуком, брючный костюм, а под костюмом белая рубашка с кружевами. На запястье красовался широкий вульгарный золотой браслет. Перекрасилась Валька в блондинку, прическу сделала – простонародное каре, проглядывали черные корни. Брови выщипаны и слегка высветлены. На глазах слишком много туши. Щеки подмазаны. Губы накрашены толсто. Ногти ухожены. Зубы – Гусев успел разглядеть – починены, подправлены, и побелены. Гусев поймал себя на ощущении, что он готов хоть сейчас – схватить салфетку, стереть с Валькиного лица всю эту мерзкую химию, и долго и нежно целовать эту дуру – в губы, в нос, в глаза, в подбородок, в шею, запустив пальцы ей в волосы. Но он хорошо владел собой. Он пригубил коньяк, поставил бокал на стойку, и сказал: