Андрей Белянин - Ржавый меч царя Гороха

– А-ха-ха, бу-бу-бу! – попытался поподпрыгивать Горох, но дьяк уже не реагировал. – Ты чего вредничаешь, Никита Иванович, я ж ещё в привидению не наигрался.

– Зато первый подозреваемый у нас уже есть. Вы слышали, как он сказал, что знает про кражу меча? Ну то есть почти намекнул…

Договорить мне не удалось: только что лежавший пластом Филимон Митрофанович вдруг резво вскочил на ноги, сквозанул мимо нас и опрометью дунул из дверей по коридору с воплем:

– Привидения-а-а!!!

– Стой, дурак! Не шуми, на кол же посажу, ей-богу!

От такого предложения скандальный дьяк обезумел окончательно, ударившись в абсолютно неконтролируемую истерику:

– Спаси-тя-а! Помоги-тя-а! Матерь Божия, Заступница, Царица Небесная, умоли Сына Своего, Иисуса Христа, избавить мя от призрачной напасти, коя меня на кол посадить грозит-ца-а!

Горох кинулся за ним в надежде догнать и образумить кулаком по затылку, а я, не тратя драгоценного времени, зажёг зелёный огонёк свечи и попытался за оставшиеся секунды хоть как-то осмотреть место преступления.

На первый взгляд Яга всё описала правильно: стеклянная витрина, или хрустальный гроб, была взрезана алмазом. Смущала толщина стекла – полтора-два сантиметра. Какой же должен быть камень, чтобы одним движением вскрыть витрину, как консервную банку? На стекле видимых отпечатков пальцев не было. Никаких упавших волосков, брошенного воровского инструмента, забытых в спешке вещей, подозрительных следов на полу, кроме…

– Это что ещё за чертовщина?

Ближе к дверям, чудом не затоптанный всеми, кто здесь толкался вчера и сегодня, виднелся чёткий отпечаток раздвоенного копытца!

– Либо это очень крупная свинья, либо… – призадумался я, когда в комнату ворвался запыхавшийся царь.

– Уходим, Никита Иванович, дьяк психованный по двору кругами бегает, орёт, что мёртвого царя в подвалах видел!

– А вы… а?! – пискнул я, видя, как под его сапогом исчезает тот самый подозрительный след и последняя улика.

– Да что ж ты встал, ровно пень берёзовый?! Бежим же!

Горох почти волоком потащил меня по коридору, потом направо, потом налево, ещё раз направо и тайными переходами вывел к забору.

– Пресвятые угодники! – дружно перекрестились еремеевцы, когда мы оба неожиданно выскочили из калитки перед самым их носом.

– Не святые и не угодники, – чётко поправил я. – Но в целом задание выполнено, тема для размышления есть, рабочая версия тоже. Вы с нами?

– Нет, мне в опочивальню, хватятся, поди, скоро, – помотал бородой царь. – Сроку даю три дня. А до того момента об воскрешении и думать не смей! Найди вора, сыскной воевода-а…

Я хотел ему ответить, но не успел. Еремеев не удержался первым, фыркнув в кулак. Стрельцы подхватили в голос, потому что удержаться от хохота при виде сразу двух взрослых мужчин в женских ночных рубашках просто невозможно. Даже я ржал, не стесняясь и не стыдясь.

Горох, естественно, вспылил, грозился всех казнить, что вызвало, столь же естественно, удвоенный всплеск неуправляемого веселья. Царь плюнул, обещал нам всем показать, но покуда не решил что, а потому, подобрав подол ночнушки, рысью припустил к себе в терем.

Мы же, отхохотавшись, спокойным, размеренным шагом отправились в отделение. Меня опять завалили сеном, и я чуть было не уснул, пока мы добрались до дома. Парни веселились всю дорогу, и не буду врать, что я на них сердился. Вспоминая себя и Гороха в беленьких «пеньюарах», я всё ещё помирал со смеху. Хорошо всё, что хорошо кончается.

Увы, не в нашем случае. Ну, я имел в виду, что у нас ничего не начиналось…

– Митька вернулся? – был первый вопрос, который я задал открывающим ворота стрельцам.

– А то!

– Спит уже?

– Наверное, – ухмыльнулись еремеевцы. – Мы ему тулуп в поруб бросили. Так, поди, пригрелся и спит.

– А с чего вдруг сразу в поруб?

– Дык за драку в кабаке! Никакушного доставили, а с ним ещё троих. Вроде прибалт какой, бледный, степняк узкоглазый да сын гор с вот такенным шнобелем!

Я заскрипел зубами.

– То есть у нас в порубе четверо задержанных?

– Так точно, – радостно осклабились стрельцы.

– А вы в курсе, что один из них – будущий зять царя Гороха?

Бородачи на миг потупились, сдвинули шапки на затылок, а потом дружно решили:

– Лишь бы не Митя, а там… Перед остальными отбрешемся, поди, не впервой!

– Ну, вполне себе милицейский подход, – подумав, согласился я. – Ладно, пусть сидят, жалобы на произвол властей напишут утром, как раз и побеседуем.

– Слушаемся, батюшка сыскной воевода!

Вот и ладушки.

Еремеев лично сопроводил меня в дом, помог снять позорную ночнушку и передал с рук на руки бабке. Яга, отдать ей должное, ни о чём меня не спрашивала, а просто отправила наверх и уложила спать. Подоткнула одеяло, как ребёнку, взбила подушку и даже спела колыбельную:

…В том, что она себе нальёт исключительно «здоровья ради», я ни капельки не сомневался, а потому уснул быстро и спал без снов. Просто провалился в тёплую, мягкую темноту и дрых без задних ног, как какой-нибудь сурок-переросток в норке. Разбудить меня можно было бы, наверное, только землетрясением или целенаправленным выстрелом из гвардейского миномёта. Ну если я и преувеличил, то совсем немного, потому что в четыре утра…

– Ку-ка-ре-ку-у-у!!!

Меня плашмя подбросило на кровати, перевернуло и скинуло на пол. Выматериться я не успел, зато успел в ответном прыжке подскочить к подоконнику, схватить лежащее яблоко и с размаху, гандбольным броском, зафинтилить им в проклятого петуха.

Увы, мимо. Пернатый гад-будильник научился уворачиваться, а других снарядов у меня под рукой не было. Пришлось, скрипя зубами, признать своё поражение, посыпать голову пеплом (фигурально), два раза укусить подушку (реально) и, быстро одевшись, побежать по лестнице вниз, жаловаться Яге.

– О, Никитушка проснулся, – радостно улыбаясь, приветствовала меня разрумяненная бабка. – А я тебе с утра кашу гречневую запарила, с медком да молочком!

– Петуха хочу, – глухо попросил я, прекрасно осознавая, что ничего мне не светит.

И не то чтоб Яга как-то неправильно меня поняла, просто этот петух у неё какой-то любимчик. Орёт ни свет ни заря, клюётся, кур третирует, кота Ваську лупит периодически, мне спать не даёт, и всё равно ему всё сходит с рук. Или с крыльев? Скотина он, убью когда-нибудь. Зуб даю, сам сяду, но его убью…