Песах Амнуэль - Бремя пророка

— Пожалуйста, — Ройфе наклонился вперед и коснулся сухой ладонью Надиного колена. Прикосновение было легким, но, в то же время, уверенным и успокаивающим, подступившие слезы Надя сдержала, ей вдруг захотелось прижаться к этому человеку, которого ей порекомендовали, как лучшего психиатра то ли города, то ли страны, то ли мира. Правда, предупредили, что Ройфе давно на пенсии, принимает очень редко и только, если случай интересен для него лично, а то, что случилось с Максом, конечно, должно его заинтересовать, и действительно заинтересовало, профессор согласился, но сначала почему-то захотел поговорить с ней, а не с Максом, это показалось Наде странным, но ведь она не специалист, профессору виднее…

— Ну вот, — с удовлетворением произнес Ройфе. — Вы правы, неожиданный стресс вряд ли имел место. Разве что Дегтярев стоял на кухне, готовил завтрак, и вдруг ему явилось… гм… привидение. Или НЛО. Что-то такое…

— Вы не знаете Макса, — не согласилась Надя. — Если бы он увидел привидение, то стал бы его внимательно изучать, попробовал бы с ним говорить…

— Понимаю, — закивал Ройфе, и на его лысине заплясал солнечный зайчик, выглядело это смешно, и Надя невольно улыбнулась, профессор улыбнулся тоже, и между ними возникло поле притяжения, которого не было еще секунду назад, разговор сразу стал иным, будто что-то переключилось в сознании, и теперь можно было говорить то, что только что говорить Надя не стала бы, хотя и понимала, что психиатру нужно рассказывать все и без утайки.

— Понимаю, — повторил профессор. — Макс — научный работник, особый склад сознания. Необычное для него — причина не для испуга (аж до потери памяти), а для исследований. Я изучил анамнез. Ни один случай известных амнезий не подходит. Диссоциативная фуга… Гм. Я не хочу сказать, что в истории медицины не было ничего подобного. Случай с Астрид Бергман из Линчепинга, тысяча восемьсот тридцать седьмой год. Девушке было девятнадцать, полная и неожиданная потеря памяти накануне свадьбы, описано в шведском медицинском журнале… не помню дату, но в том же году, да. Другой известный мне случай произошел с Джексоном Сарджентом, шестидесяти семи лет, судьей из Кранберри, Соединенные Штаты, это было… да, в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, не так давно, описано в местном «Медицинском листке»…

— Меня уверяли, что подобных случаев вообще не было, — взволнованно произнесла Надя.

— О, — профессор вяло повел рукой, — я не хочу сказать ничего дурного, но сейчас мало кто копается в старых журналах… существует Интернет, а в Интернете есть все… так думают.

— Но «Медицинский листок» какого-то Корнберри…

— Кранберри. Я занимаюсь проблемами памяти больше полувека, — вздохнул Ройфе, — одно время я… неважно. Хочу сказать, милая, что у вас не должно быть претензий к врачам, лечившим вашего друга. Все было сделано правильно: лекарственные препараты верно совмещались с психологическими практиками и гипнозом, что позволило Максиму быстро набрать необходимый для существования в человеческом общежитии запас впечатлений, опыта и знаний. Вы постоянно были с ним?

— Да. Мне разрешили… Нужно было учить его, как новорожденного.

— Он быстро обучался, верно?

— Очень! Невероятно быстро.

— Конечно, — закивал Ройфе. — Пустая память, как пустой сосуд — его легко заполнить. Так, во всяком случае, полагают мои коллеги.

— А вы — нет?

— Милая, я старик, и, по идее, должен быть консерватором, а теория памяти, как сосуда в мозгу, это самая консервативная теория из существующих. На мой же взгляд… впрочем, о теориях можно поговорить потом. Вы не для этого приехали ко мне, верно?

— Нет…

— Сейчас с Максимом все в порядке? У него прекрасная память?

— Уникальная. Гораздо лучше, чем была. Правда, он так и не вспомнил ничего из своей прежней жизни. Мне говорили, что при фуге память обычно возвращается через какое-то время… несколько месяцев…

— У вашего друга не было фуги, — мягко сказал Ройфе. — Забудьте об этом. По-моему, вы уже смирились с тем, что память о прошлом к нему не вернется.

— Это так?

— Вы об этом хотели спросить у меня? — Надя промолчала, и профессор грустно подумал о том, что слишком часто ему приходится играть роль последней врачебной инстанции, его почему-то считают верховным судьей в психиатрии, а он вовсе не стремился заполучить эту должность. Он стар. По утрам у него кружится голова, и ноги отказываются ходить. Но это неважно. Главное — он просто устал. От всего — и от таких визитов, когда приходится говорить «да» или «нет», хотя сам не уверен, но от него ждут определенного ответа, как от Оракула, провозвестника судьбы. Почему он должен решать чью-то судьбу? «Да потому, — сказал он себе, глядя в огромные, заполненные темной тоской глаза женщины, — что ты это действительно можешь. В отличие от…»

— Память не вернется, — сказал Ройфе спокойно, будто сообщал посетительнице о том, что завтрашний день будет таким же жарким, как сегодняшний. — Память не вернулась ни к Сардженту, ни к Бергман. Оба прожили долгие жизни, Сарджент, кстати, скончался в прошлом году, ему было восемьдесят девять, и до самой смерти у него была отличная память, он помнил мельчайшие детали всего, что произошло с ним после… и ничего до. Об этом не писали в медицинских журналах, почему-то никто не интересовался судьбой Сарджента после того, как он вышел из клиники. Я переписывался одно время с его внучатой племянницей, она-то и писала о том, какая замечательная память стала у ее деда. Информацию о Бергман получить было труднее, но не безнадежно, как видите. В архиве мэрии Линчепинга… Да, так я хочу сказать… Впрочем, я уже сказал, а вы слышали.

— Ну и слава Богу! — неожиданно воскликнула Надя и наклонилась вперед, профессору показалось, что женщина хочет поцеловать ему руки, он отдернул пальцы, кресло немного сдвинулось назад, и Надя, поняв это движение по-своему, сказала: — Простите, я… Вы не понимаете, какой камень сняли с моей души!

— Вот как? — удивился Ройфе. — Я думал, вы хотели бы, чтобы память у вашего друга восстановилась, разве не так?

— Нет! — Надя встала, поискала глазами сумочку. — Нет, — повторила она. — Сейчас Максу хорошо, и я бы не хотела…

Сумочка лежала на журнальном столике, Надя достала конверт и положила рядом: вот, мол, я не хочу давать вам в руки, это как-то… но когда уйду, возьмите, хорошо? Это ваш гонорар.

— Сядьте, милая, — произнес Ройфе вроде бы нейтральным голосом. Он не смотрел на Надю, его внимание опять привлекли голуби за окном, они нарушили временное перемирие и начали шумную возню, кто-то оказался лишним, и его упорно, галдя, сталкивали с карниза, пока бедняге не надоело драться, он тяжело взмахнул крыльями и улетел, а остальные сразу потеряли друг к другу интерес.