Бесовская таратайка (СИ) - "Горан"

– А что мешало ему сжечь нас, когда мы гнались за ним по улицам города?

– Тут совсем другое. Как следует из записей в дневнике Альберштейна, он заложил в свое детище что-то наподобие инстинкта самосохранения, который предписывал ему, по-возможности, уклоняться от боевых столкновений и беречь себя для выполнения основного задания.

Когда ваш экипаж начал преследовать автобус, у него был вариант избежать столкновения – бежать, и он, без колебаний, побежал. Тоже самое было и под Карасиками. А вот в случае, когда парни на черной “Победе” поймали его в 3-ем Озерном, путей для отступления у него не было. Я выезжал на место происшествия – там дальше переулок был перекопан, трубы какие-то прокладывали. Поэтому автобус и сжег их к чертовой матери…

– Кстати, – перебил я его: – Как ты объясняешь действия гэбэшников? Зачем им понадобилось его ловить?

– Карпов был блокирован, и они боялись, что автобус “засветится” где-нибудь на выезде. После перестрелки под Карасиками они, видимо, его потеряли, поэтому даже стали вести наблюдение за нами, вдруг мы выйдем на него раньше. У них был “манок” – тот самый серебряный свисток с монограммой Генриха Альберштейна, помнишь, его еще потом нашли рядом с остатками “Победы”? С помощь этого свистка они рассчитывали подчинить автобус себе, а потом вывести его из опасной зоны за город.

– Похоже на правду, – согласился я: – Ты же сам сказал, что по словам Нестерова-младшего, в одной из своих тетрадей Альберштейн приводил примеры звуковых команд, которые можно было отдавать Фоньке.

– Скорее всего, в одной из своих тетрадей, он привел полную таблицу этих сигналов, которую, наверняка, так же зашифровал на всякий случай. Гэбэшники об этом не знали, поэтому и сгорели заживо.

– Туда им и дорога, – сплюнул я.

– Часть их сигнала автобус все же воспринял, – продолжил Сухов: – Только этим я могу объяснить его полусонное состояние на мосту. Даже когда его начали расстреливать, он лишь выпустил маскировочную дымовую завесу, да все пытался распугать стрелявших простым сигналом паники. При падении в Ветлугу автобус стал разваливаться на куски. Из этого я делаю вывод, что взрыв одной из гранат повредил или вывел из строя некий координирующий центр автобуса, который держал под контролем все части его, если так можно выразиться, организма.

– Будем надеяться, что падение в реку его окончательно “доконало”, - сказал я: – Хотя водолазы так ничего и не нашли.

– И не могли найти. Они искали детали механизма автобуса. А никаких деталей там и не было. Скорее всего они, после гибели центра, вернулись в свою первоначальную форму – крупные капли жидкости, похожей на ртуть, которые тут же унесло течением.

Мы снова замолчали. От долгого разговора у меня шумело в голове. Сухов посмотрел на часы и удивленно сказал:

– Ото! Уже полтретьего ночи!

– Двадцать пять минут, – зачем-то уточнил я.

– Пошли спать, – решил командор: – Наговориться мы еще успеем. А пока – будем отсыпаться.

Времени на разговоры, как, впрочем, и на полноценный сон, и в самом деле у нас оказалось предостаточно. Только через две недели Трофимов вспомнил о нашем существовании и прислал за нами машину. Неразговорчивый водитель привез нас в Москву и остановился у станции метро “Комсомольская”. Там он выдал нам билеты на самолет до Омска, сопроводительные документы и командировочные, после чего, посоветовал не опаздывать на рейс, попрощался и уехал.

Времени до отлета у нас было еще много, поэтому мы с Суховым разошлись по домам, чтобы собрать вещи, необходимые для длительной командировки, договорившись встретиться в аэропорту.

28 октября 1962 года.

Суббота, 14 часов 10 минут.

Когда я с наконец-то собранным чемоданом уже собирался выходить из своей квартиры, пронзительно зазвонил телефон. Я автоматически снял трубку – на том конце провода царила тишина. Чертыхнувшись, я тут же бросил ее на рычаг.

Возможно, это был сбой на линии, или кто-то ошибся номером. Но я не исключал и вероятности, что кто-то меня “пас”. И если этот кто-то был из команды покойного капитана Сумного, до аэропорта я мог и не доехать.

Чувствуя, что начинаю, как пацан, впадать в панику, я переложил пистолет из оперативной кобуры в карман плаща и быстро покинул квартиру.

Лучший способ уйти от слежки, это воспользоваться общественным транспортом. Поэтому, постоянно проверяясь на предмет “хвоста”, я быстрым шагом прошел на остановку и стал ждать, поглядывая на часы. Была Суббота, обеденное время, поэтому кроме меня на остановке не было ни души.

Когда ОН показался из-за поворота и стал ко мне приближаться, я в ужасе попятился, забыв обо всем: и о возможной слежке, и о самолете на Омск, и о пистолете в кармане моего плаща.

Зеленый автобус подкатил к остановке и призывно распахнул предо мной двери.

Остолоп! Кретин! Ведь все же повторилось! Телефонный звонок, затем паника, пистолет под рукой на случай нападения неведомого врага… Я смотрел на мертвые лица пассажиров автобуса, которые невидящими глазами смотрели на меня сквозь стекла окон, на какие-то непонятные механизмы, похожие на гигантские серые зрачки, и пот ручьями стекал с моего лица.

– Входи, не бойся, – донеслось из автобуса, и я, как кролик под гипнотическим взглядом удава, пошел к двери.

– Тебе куда, мужик? – услышал я, ступая на ступеньку передней площадки автобуса. С трудом выходя из транса, я повернул голову в сторону водительского места, и увидел, что там на широком сидении сидит, держась одной рукой за баранку, а в другой – сжимая папиросу, молодой парень в кожаном пиджаке. Сидит и приветливо мне улыбается.

– Что – сдрейфил? Не робей мужик, – сказал он весело: – Это манекены и реквизит. Везу на “Мосфильм” – кино будут снимать.

Я еще не совсем придя в себя, переспросил:

– Ч-чего?

– Кино, говорю, будут снимать, – повторил водитель, продолжая мне улыбаться: – Так куда тебе?

– В аэропорт, – ответил я.

– Ну ты хватил. До метро могу подбросить.

– Ладно, давай хоть до метро, – не стал спорить я.

– А чемодан ты что – на остановке решил оставить?

Я втащил чемодан в автобус и, растолкав юпитеры осветительных ламп, сел на переднее сидение, потеснив куклу в шикарном бальном платье.

– Поехали, – сообщил мне водитель, закрывая двери: – Хоть одна живая душа рядом. А то еду, как в этой… Как ее? Ну, таратайке, что покойников на кладбище возит… Как в катафалке, вот. Аж жуть берет.

Я начал смеяться, и парень за рулем весело подхватил мой смех.

Запоздалое в этом году бабье лето парило над Москвой, качаясь, как на качелях, на нитях паутины. Легкий ветерок закручивал в пестрые вихри опавшие листья. А по улицам столицы не спеша ехал зеленый автобус, водитель которого и единственный живой пассажир заливались беззаботным смехом.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

– Вот и вся история, – закончил дед.

– Погоди, как вся? А дальше что было?

– В каком смысле? – не понял дед.

– Встретились вы с Суховым в аэропорту?

– Конечно, – пожал дед плечами, мол, а как же иначе: – И не только с ним. Там были и Рожков с Трусовым. Они все это время тоже отдыхали в профилактории. Только не в Звенигороде, а недалеко от Волоколамска. У них билеты были на один рейс с нами. Что тебя еще интересует?

– А заговор? Заговор раскрыли?

– А как ты думаешь? Раскрыли конечно. По этому делу было арестовано более 200 человек. Но, видимо, не всех. Хрущев это понял в 1964 году, но было уже поздно.

– А что было с вами в Омске?

– Работали, – туманно ответил дед.

Я не сводил с него взгляда, и он, сдавшись, улыбнулся и сказал:

– Ну было там пару интересных дел. Расскажу тебе как-нибудь. А теперь – спать, заполночь уже.

– Погоди, погоди, дед, – попросил я его: – Я тебя еще про автобус не спросил.