Семён Данилюк - Убить после смерти

— Эк как к мамке-то тянется, счастливица, — умиленно прокомментировали в толпе.

Ксюша едва не силой отобрала малыша у неохотно уступившей врачихи. Прижала к клокочущей от неслышных рыданий груди.

— Солнышко наше, — выдохнула она. Лицо Анхеля едва заметно потеплело. — Всем спасибо за помощь. Ребенка мы забираем, — объявил он. — Как это забираете?! — всколыхнулась врачиха. — Вы что тут? Да её срочно в реанимацию. На аппараты… Чудом ведь, можно сказать!..

Она сбилась. То ли вспомнила, кому обязана малышка этим чудом, то ли прочитала что-то в пронзительно голубых глазах.

— Не положено ведь! — вяло запротестовала она. — Уже и в милицию сообщили. Вот-вот подъедут. Что я им предъявлю?

Ксюша зло обернулась.

— А вот ее, — она ткнула в покачивающуюся Оленьку. — Она им всё расскажет. И как Павла убили. И как ребенка душили. Нетопыри!

Стараясь не потревожить притихшую Рашью, протиснулась на заднее сиденье. — В Завалиху? — уточнила она. Анхель промолчал. Лицо его свело судорогой.

Чем дальше по проселочной дороге, тем трудней становилось ехать. Бедолага «Ренушка», созданный для убаюкивающих европейских минивэнов, по-пластунски карабкался с кочки на кочку, отплевываясь грязью, рискуя провалиться в глубокую тракторную колею.

— Еще немного, и сядем, — озабоченно предупредила Ксюша.

— Туда, — Анхель ткнул пальцем на подмерзшую пашню, на которой отпечатался след джипа.

Дико взвыв мотором, «Рэно» выкарабкался на пашню и заковылял — протектор в протектор.

Вдали, из-за лысой березовой рощицы, показалось несколько ветхих крыш. Завалиха. У крайнего дома стоял брошенный джип, — далее проехать можно было разве что на гусеничном тракторе.

Ксюша оглядела посапывающую малышку. Вопросительно посмотрела на Анхеля. — Не будем будить. Она сегодня уж натерпелась, — глаза Анхеля непримиримо сузились.

Выбравшись наружу, Анхель увяз в жидкой грязи. Сделал знак спутнице ждать в машине.

— Я с тобой, — упрямо отчеканила та. — Хватит мне и одного Павла.

Поняв, что она не отступится, Анхель обошел капот и подхватил ойкнувшую Ксюшу на руки.

Так, с ношей на руках, с хлюпаньем выдирая ноги из жижы, побрел к дому.

Ксюша, замерев, сладостно прижалась к его груди, вслушиваясь в гулкие, бесстрастные удары сердца.

Вид у дома был нежилой, хотя внутри угадывался свет. Посреди составленного из длинных кривых жердей забора постанывала на ветру незапертая калитка. В такт ей скрипела распахнутая дверь в домишко, — со свежим следом от выдернутой вместе с накладным замком скобы.

— У него, наверное, топор, — робко подсказала Ксюша.

Анхель бережно спустил ее с рук и первым шагнул в темный стылый коридор. Ощупывая стены, добрался до косяка, потянул дверную ручку.

Непротопленная, с обвисшими лоскутами обоев комнатенка скупо освещалась тусклой лампочкой. Невалящее, брошенное прежними хозяевами имушество — панцырная, с прогнутой сеткой кровать, старый фанерный сундучок, трюмо без зеркала, — было сдвинуты со своих мест и, судя по виду, подвергнуто тщательному осмотру.

Посреди комнаты была поднята крышка люка в подпол. И оттуда, как из танковой башни, с фонарем в руке настороженно выглядывал Евгений Сапега. — В подполе тоже не нашел? — с издевкой поинтересовался Анхель.

— В смысле что? — пролепетал тот.

Ксюша подалась вперед.

— Как ты мог так с девочкой?! — выкрикнула она.

— Так я её с Оленькой оставил. Захлебнулась вдруг ни с того ни с сего, — скорбно сообщил Женя. — Вот и оставил, чтоб помогли. А сам в «скорую» позвонил. И сюда. Чтоб, значит, до ночи посмотреть. Обещал ведь тебе… — поняв, что несет полную околесицу, он сбился. — А что? Неужто?.. Не спасли?!

Он выбрался из подпола — с топором в руке:

— Вот ведь жалость какая. Из-за какой-то ерунды и…На тебе, не спасли. Всё-таки медицина у нас — никуда не годная. Сапега прервался. Из прихожей донеслось топотание ножек. Глаза его в ужасе расширились. Рот перекосило. Топор выпал.

Ксюша обернулась. В дверях стояла перепачканная Рашья.

— Чего вы меня все бросили? — поморгав глазенками, пожаловалась она.

— Спасли, как видишь, на твоё горе! — процедила Ксюша. Сапега с усилием сглотнул.

— Почему — горе? Так даже лучше, — пролепетал он. Спохватился. — Пацанка, что ли, чего наговорила? Так она еще в машине не в себе была. Я, как закашлялась, перевернуть пытался, чтоб, значит, наружу вышло. А она меня чуть ли не за убийцу приняла. Может, почудилось что?

Неприязненное молчание давило на него.

— Да ты чего на меня зекаешь, Ксюха!? Или тоже вслед за карапузом крыша поехала? Я тут ей помочь пытаюсь, и мне же еще на орехи…Да пошли вы после этого! Он сделал движение к выходу. — А Пашу зачем убил? — вырвалось из подрагивающих Ксюшиных губ. Сапега замер. Посерел.

— Как это? Ты это чего это? — голос его забулькал обиженно. — Не оговорите и не докажете.

— Разве надо доказывать? — гулкий голос до физической боли сотряс Женины барабанные перепонки.

Всё это время Сапега ускользал от требовательного взора Анхеля, инстинктивно ощущая исходящую от него угрозу.

— Ты еще меня тут сверлить будешь! — отводя глаза, задиристо выкрикнул он. — Нашелся тоже. Я сам чемпион школы по гляделкам. Так что или отвернись, или втюхну так, что мало не покажется.

Но воли не поддаться властному велению в нем не осталось. Он все-таки поднял глаза.

Горячий, как пучок лазера, взгляд пронзил Женю, легко, будто консервную банку, вскрыл черепную коробку, прожег мозг, извлекая потаенное, и, буравя внутренности, устремился в сердцу. Кольнул испытующе и выжидающе замер.

Всё это произошло моментально. Сапега вдруг понял, что его убивают.

— Я не хотел! — обращаясь к Ксюше, бессвязно забормотал он. — Не хотел Пашку убивать! Веришь? Сколько мог, не хотел! Но — долги! Потом — он-то за свою долю какой куш огреб. А мы с Мазиным — голый васер. И кредит этот два миллиона… — он потряс сжатой рукой. — Главное ведь как специально — и получен, и обналичен. Бери — не хочу. А вместо этого бандитам отдавать! Я ведь и с Павлом встретился, — не чтоб убить. Думал, может, все-таки уломаю… Но он же упертый.

— Угу! А гантелю приготовил, как аргумент, — Ксюша жестко усмехнулась. — Сам не рад, что польстился, — Женя покаянно ударил себя кулаком в грудь. — Сколько прошло, а по ночам в поту вскакиваю. Не знаю, отмолю ли.

— Сюда пошарить, видно, тоже в поту заскочил, — Ксюша кивнула на сваленные топор, лом, лопату.

Сапега вновь ощутил в себе беспощадный корежащий луч и — сначала смутно, потом яснее — разглядел за ним какой-то стылый, склизкий тоннель, в который — он это чувствовал — его начало засасывать, будто в жерло кратера. В тоннеле этом Женя различил что-то, что заполнило его нестерпимой, парализующей жутью. Лицо Сапеги сделалось мелованным. Из него словно отжали жизнь.