Дни Стужи (СИ) - Макаренков Максим "bort1412"

Мелькнула размытая картинка чёрного шара, на поверхности которого копошились невыносимо мерзкие существа, когда-то бывшие людьми. Гнутые оплавленные башни с красными, словно упыриные глаза, бойницами. Больной, хрипящий от боли и безнадежности мир, которым правит некто, запертый в башне. Все исчезло, и Иван услышал хруст снега.

Неловко облапив расползающуюся коробку, к нему тяжело шагал взмокший от усталости, но вроде бы целый Стас. До платформы шли молча.

Не было сил говорить, не было ощущения победы, радости от хорошо сделанной работы. Глубоко внутри засело чужое видение — никогда такого не доводилось ловить в Нижнем Мире, а вот же…

Тяжело поднялись на платформу, двинулись к дальнему концу: не хотелось спрыгивать и шагать через занесенные снегом рельсы, пробираться под противоположной платформой, срезая путь к ангару, возле которого они оставили сани.

Электричка возникла из воздуха. Заслонила потертым зеленым боком окружающий мир, наполнила мир стылой тоской.

Ведуны стояли совершенно неподвижно. Не было ни сил, ни желания что-то делать, сопротивляться… Такому сопротивляться невозможно.

С шипением открылись двери.

В тамбуре стоял потертый мужичок лет пятидесяти. Грязноватая куртка с закатанными рукавами, лицо покрыто красно-кирпичным загаром, какой появляется от долгого труда под открытым небом.

Мужик перекинул в угол рта зажатую в зубах сигарету, приглашающе кивнул:

— Чо стоите? Прыгайте, следующая только после перерыва будет.

Стас уже готов был сделать шаг к теплому, пропахшему табаком тамбуру, но Иван мягко придержал его за рукав, и отрицательно покачал головой:

— Спасибо. Мы подождем.

— Ну, как знаете, — пожал плечами мужик и глубоко затянулся. Аж щёки запали. Двери закрылись, по ушам ударил резкий гудок, и электричка отошла от платформы.

____***___

Напарники шагали по Арбату. Вкусно хрустел снег, весело кричали торговцы сбитнем, пирогами и хлопушками, гремела шарманка мерзнущего лотерейщика.

Стас поудобнее перехватил расползающуюся коробку и с любопытством покосился на фонари, заливавшие улицу неровным желтым светом:

— Слушай, а правду, значит, говорили, что городской голова светодельный камень купил.

— Представляю, во сколько он городской казне обошелся, — хмыкнул Иван.

Дойдя до середины Арбата, друзья свернули и углубились в переулки — тихие и уютные, благодаря хорошему освещению и крепкой охране, вскладчину оплачиваемой купцами.

Особняк купца Столярова прятался за основательной оградой из железных прутьев, уютно подмигивал неярким теплым светом окон первого этажа.

На стук вышел из маленькой каменной будки верзила в тулупе с поднятым воротником, басом осведомился, кто такие.

Услышав ответ, сделался любезен и предупредителен, открыл калитку и склонился в вежливом поклоне.

У крыльца уже ждал, приплясывая на морозе, Акимыч.

— Принесли! Принесли, родимые! Не зря я в вас верил! Вы проходите, я сейчас Петра Фаддеича приглашу, сейчас он спустится! Приказали вас в гостиной принимать!

Гостиная оказалась на удивление небольшой и уютной, без обязательных для купеческих домов горок с хрусталями и старинными тонкостенными бокалами. Дюжий купчина в синем сюртуке и расстегнутой до середины груди белой рубахе ворвался в гостиную. Крепко пожал руки магам и хищно навис над коробкой:

— Ага! Оно! И это оно! — торжествующе басил он, бережно перебирая толстыми пальцами выцветшие конверты, в которых покачивались большие черные кругляши.

— Акимыч, а ну подключи мой ящик к электрической машинке! — скомандовал хозяин дома, доставая один из кругляшей.

Бережно придерживая его за тонкие боковины, он положил диск на верхнюю крышку какого-то аппарата, стоявшего на низеньком боковом столике, и опустил сверху изогнутый рычаг. Раздалось тихое потрескивание, а потом странный, не то детский, не то женский голос запел:

— Облака-а, белогривые лоша-адки,

Облака-а, что вы мчитесь без оглядки!

Купец умильно смотрел на ящик, из которого доносилось пение, и задумчиво поглаживал густую бороду.

— Бабушка мне эту песенку пела. Рассказывала, что в доме у них такие вот штуки были, пластинки называются. Я и решил — расшибусь, а доченьке своей такой подарок на Новый год сделаю!

— П-подарок?! — не то всхлипнул, не то взрыкнул Стас и сделал шаг к купцу.

А тот, забыв обо всем, рылся в коробке, бормоча: — А вот это, это я Маришеньке как раз на Новый год и заведу!

Иван с Акимычем осторожно выдавливали из дверей Хромого, задушенно шипевшего что-то неразборчивое.

— Привезу, сам кофий вам и привезу. И табачок привезу, завтра же поутру! — увещевал приказчик Стаса. Иван лишь молча сопел, упершись пятерней в широкую грудь товарища.

__***__

— Вань, а все же, как ты ее? Ведь на Каблучках несколько очень крепких вязальщиков выгорело, — Стас отхлебнул из высокой кружки, аккуратно поставил ее на стол и с интересом посмотрел на напарника.

Тот уже несколько минут гипнотизировал рюмку, полную прозрачно-голубоватой настойки. Наконец, резко опрокинул содержимое рюмки в рот, глотнул, замер, прислушиваясь, длинно выдохнул.

Его отпускало.

Стас терпеливо ждал ответа.

— Понимаешь, чтобы нащупать ту точку, которую можно расшатать, развязать узел, скрепляющий все части любого существа вместе, надо очень четко представлять, что это может быть. А когда найдешь — знать, как использовать. Короче — с одной стороны, очень крепко верить, всей душой верить в то, что ты в этой твари нащупал, а с другой, очень жестоко и хладнокровно использовать. Вот такие вот высокие слова.

— И что ты в этой нежити нащупал?

— Любовь, Стас, — пожал плечами Иван, — она же была когда-то молодой женщиной. В сумке у нее, ты заметил? — лежала какая-то плюшевая игрушка, медвежонок вроде… Кого-то она да любила.

Иван нацедил очередную порцию из пузатого графинчика, поднял рюмку, покрутил, любуясь бликами света, и залпом опрокинул.

Выдохнул, со значением потрясая указательным пальцем:

— Любовь, Стас. Как всегда, любовь.

Сидели долго и душевно. В какой-то момент за столом образовался Могамба со своими двумя племянничками, размером со шкаф, ввалился с мороза Славик Ивешин и полез обниматься с криком, “эк вам фартануло, за такое надо выпить”!

Откуда об их походе узнал Славик, даже спрашивать не стали, Славик знал все и обо всех, а если не знал, то нес ахинею с таким уверенным видом, что всё равно верили.

Потом кто-то из племянников Могамбы долго и нудно ссорился со Славиком, и уже начинал привставать из-за стола. Иван бережно взял Славика, его шубу и трость, посапывая сунул оплывающего Славика в шубу, сунул в руки трость и осторожным пинком направил в сторону выхода. Охрана привычно приняла Славика и вывела наружу. Могамбов племянник все не унимался, Стас вопросительно посмотрел на Могамбу, тот лишь пожал плечами. Уставший Стас коротко ткнул племянника кулаком в лоб, и здоровяк уснул, привалившись к стенке. Увидев такое, решил воздвигнуться второй, но Стас укоризненно покачал головой, и “племянничек” тихо сел обратно.

— Устал я что-то от этого всего, — вальяжно произнёс Иван, оглядывая зал, — скучно мне стало. — А идём, навестим Стеклянного Деда, — оживился Стас.

Друг молча хлопнул его по плечу, и они засобирались. Заказ “сладкого там всякого, чтоб хорошее, копчёненькое, но чтоб не сильно, фруктов — сам сообрази, ладно, и попить… Да, шипучку там какую-нибудь, чтоб ничего крепкого!” официант принес стремительно, и упаковал, как надо, в крепкую плетёную корзину с крышкой.

На извозчике отправились к деду Харитону по прозвищу Стеклянный Дед.

Китайгородские переулки были темны и пустынны, древние, обветшавшие еще до события дома уснули до весны под огромными снежными шубами, и лишь кое-где великанские сугробы прорезали узкие тропинки, прокопанные редкими обитателями этих мест. Не хотел здесь селиться московский люд, не доверял обманчивой тишине, уж больно нехорошие вещи тут творились. Давно, правда, это было, но память города длинная. Казалось бы, уже поколение сменилось, а помнят горожане, что места эти тёмные, хотя и не помнят уже многие, почему.