Людмила Стрельникова - Феномен режиссера Филина

— Шагом марш!

И они покидают чужой двор.

Соколов продолжает путь. Однако один из солдат докладывает начальству о недостойном поведении немецкого офицера. Он запомнил номер машины. По номеру находят Соколова, за ним начинается слежка.

И вот однажды его застают на месте преступления.

Соколов в своей комнате играет на рояле. Плавная лирическая мелодия наполняет всё вокруг, глаза Соколова полузакрыты, он наслаждается музыкой. Неожиданно на его плечо ложится тяжёлая рука, и возглас: «Закругляйтесь, господин майор», — обрывает игру.

Я вижу мужественное и умное лицо друга. Он поворачивается неторопливо и хладнокровно. Сзади стоит его подчинённый, офицер Штангер. Дверь открывается, входят ещё офицер и четверо солдат с автоматами.

— Вы арестованы, товарищ Соколов, — объявляет Штангер, называя его подлинную фамилию.

— С какой стати?

Соколов, не поднимаясь, спокойно смотрит на офицера. Сколько, однако, мудрой силы и благородства таится в его глазах. Знать, что всё кончено и сохранять спокойствие, когда в голове проносится десятки вариантов для своего спасения, из которых необходимо за доли секунды выбрать один; сохранять спокойствие, когда внутри тебя всё напряжено до предела и человеческая психика совершает колоссальную работу по решению логических задач.

— Не притворяйтесь, — зло кривит губы Штангер. — Только что на рояле вы передали секретные сведения. Магнитофон! — повелительно щёлкнул он пальцами.

Солдат подносит ему чемоданчик, офицер нажимает кнопку. С плёнки льётся только что проигранная мелодия. Офицер металлическим голосом переводит музыку на слова:

— Двадцать первого двести восемьдесят шестая дивизия будет переброшена в район Курска. Количество танков…

Офицер не договаривает — Соколов сбивает его с ног, молниеносно разбивает стулом на котором сидел, люстру и бросается к окну. Во мраке слышен звон стекла, тёмная фигура мелькает в проёме, но, опережая её, воздух рассекают автоматные очереди. Фигура в проёме странно вздрагивает, и мёртвое тело вываливается из окна.

Я с ужасом слежу за событиями. В последний момент у меня перехватывает дыхание и хочется крикнуть: «Гады, какого человека убили!» Подбегаю к Феликсу. Рубашка его, по сценарию, в крови, лицо бледно. Последний кадр отснят.

— Феликс! — взволнованно восклицаю я.

Он поднимается медленно, тяжело и смотрит так, что у меня волосы встают дыбом. Кто видел настоящего артиста после того, как он умер на сцене и гром аплодисментов не успел вернуть его к действительности? Мне показалось, что он находится в состоянии клинической смерти, и только мой крик помог ему очнуться и прийти в себя. Он смотрел на меня каким-то мертвенно-неподвижным взглядом, от которого кровь застыла бы в моих венах, если бы меня не бросило с испугу в жар. Само лицо его оставалось неприятно бледно-жёлтым без всякого грима, губы отливали синевой, и мне казалось — он не дышит.

— Феликс, очнись! — я схватил его за руку — она была холодной, как у умирающего человека. — Может, тебе коньячку?

Я боялся, что он умрёт тут же, не прожив после роли и часа. На всякий случай я сунул руку ему за пазуху и проверил, не продырявлено ли его тело на самом деле. Мало ли как бывает, может автоматы по ошибке зарядили не холостыми, а боевыми патронами. Но нет, тело его было цело, это меня обрадовало.

Феликс тяжело поднялся, держась за мою руку.

— Пойдём, выпьем чего-нибудь горяченького, — уже успокаиваясь, предложил я и, оглянувшись, увидел в стороне смеющихся актёров, игравших немецких солдат.

— Чего испугался? Убили твоего друга? — крикнул мне один из них. — Хочешь, мы и тебя продырявим?

И он направил на меня дуло автомата.

Я погрозил ему кулаком и, держа Феликса под руку, подвёл его к стулу.

— Отдохни. Я сейчас в буфет сбегаю.

Когда я вернулся, держа поднос с двумя чашками кофе и четырьмя бутербродами, он сидел задумчиво в той же позе, что я его и оставил. Другие артисты отдыхали, разговаривали, смеялись, радуясь, что съёмки закончены и тяжёлая работа позади.

Я поставил поднос на стул, сел на другой и буквально всунул в одну руку друга бутерброд, в другую — чашку кофе.

— Очнись, — бодро сказал я.

Он встряхнул головой, отбрасывая мысли и, улыбнувшись, сказал:

— Первая часть эксперимента закончена.

— Да. Ты играл превосходно. Я даже испугался, не поцарапали ли они тебя холостыми зарядами, — я засмеялся.

Оживлённые лица артистов и съёмочной группы вокруг приободрили меня. Но я помнил: для нас самое тяжёлое не позади, а впереди.

Феликс съел бутерброды, выпил кофе и постепенно пришёл в себя.

Удивительный мир перевоплощения — жить чужой жизнью, казаться себе кем-то другим и с позиций его характера оценивать окружающее. В человеке издревле, почти с первобытных времён живёт актёр, желание перевоплощаться в кого-то другого. Раньше актёрство представляло собой способ познания жизни, изучение и передачу чужого опыта. Позднее стало развлечением с одной стороны и высоким искусством с другой.

Я смотрел на Феликса — лицо его приобрело живой оттенок, глаза заблестели.

— Пожалуй, тебе стоит перебраться ко мне, — предложил я. — Ты живёшь далеко, моя квартира в центре и не такая огромная, как у тебя. Знаешь, в пустой квартире, когда слоняешься из комнаты в комнату, начинаешь бояться самого себя. А в маленькой уютно и не страшно.

— Ты собираешься «бояться»? — Феликс усмехнулся, бодро и упрямо встряхнул головой. — Хорошо, для удобства я переберусь к тебе, но будем жить как обычно, полной здоровой жизнью.

С этого дня в моей квартире стало веселее. Благодаря тому, что я по профессии журналист и свободен в своих действиях в том смысле, что не прикован на все восемь часов к стулу и столу, я мог постоянно находиться рядом с Феликсом и стал временно писать только об артистах, режиссёрах, операторах, сценаристах и прочих работниках кино.

Первые две недели пролетели бесцветно, то есть обыденно; днём мы работали вместе, вечером проводили время у телевизора или за беседой.

В субботу, однако, в квартире появился странный гость, точнее, на первый взгляд самый обыкновенный — это был сантехник, пришедший проверить краны на кухне и в ванной, но мне он показался почему-то подозрительным. Сантехник выглядел слишком интеллигентным, несмотря на то, что был одет в обычную рабочую одежду, потёртую и не особо чистую, неопрятные мятые брюки, кепку, надвинутую на глаза. Но руки у него и лицо явно не соответствовали одежде, и взгляд был каким-то цепким, в мгновенье фотографирующим окружающее.