Норби (СИ) - Валентинов Андрей

Вопросник меня удивил. Большевиков прежде всего интересовали не военные тайны, не экономика и даже не научные разработки, а порядок принятия решений в нашем руководстве. Первым пунктом шел порядок информирования Президента: кто готовит сводку новостей, кто докладывает, как идет отбор сведений, что считается самым важным. Я набрался наглости и спросил об этом у Корди Халла. Тот весьма удивился самой постановкой вопроса. Ничего похожего, оказывается, нет и в помине. Утром Президенту приносят несколько газет, покупает их обслуга, причем по своему усмотрению. Вечером же ФДР слушает радио, но не каждый день. Газетам он предпочитает книги, причем читает быстро, до восьми страниц в минуту. Все прочее – из докладов и разговоров с гостями.

Итак, Президента никто специально не информирует, он прекрасно обходится своими силами. Но вопрос задан не зря. У ФДР нет специального отдела новостей, но у Сталина-то наверняка есть, иначе бы не стали спрашивать!

Своих агентов у нас в Москве нет. Военный и военно-морской атташе собирают сплетни на редких официальных приемах, а еще какой-то парень работает ножницами, разбирая советские газеты, купленные в киоске у посольства. И это – всё. Штаты до сих пор – глухая провинция. Со времен Тома Сойера и Бекки Тэтчер мало что изменилось.

Магазин я выбрал подальше, за Сеной, на левом берегу недалеко от бывшего вокзала д'Орсе, заставив таксиста, на этот раз марокканца, изрядно поколесить по городу. Ему в радость, мне – не очень. Париж, как ни нарезай по нему круги – позолоченная труха на болоте. Не древность, не антиквариат даже, а просто старье. Кто хочет, пусть восхищается.

А вот магазины приличные, не хуже, чем в Большом Яблоке. Паренек у входа намек уловил сразу и умчался вихрем, пряча полученную купюру в карман узких брюк. Вскоре передо мной предстал аккуратно одетый мсье с аккуратными же усиками и ровным пробором в седеющих волосах. Человек выглядел солидно, и я, не став трясти деньгами перед его благородным носом, для начала представился.

– Я есть американец, знаете ли, – по-французски, но с акцентом, самым жутким, какой только мог изобразить.

Аккуратный мсье невозмутимо кивнул.

– Вы можете сказать, где куплена быть эта одежда?

Мсье еле заметно улыбнулся.

– Восточное побережье, любой из крупных магазинов. Пошита пару лет назад, значит, скорее всего, распродажа.

Спрятал улыбку, окинул меня внимательным взглядом.

– А вот туфли, мсье, вы шили сами, причем у очень хорошего мастера. Вероятно, на распродаже ничего подходящего не нашлось.

Я кивнул, сообразив, что попал куда надо.

– Задача такая. Я не хочу выглядеть американским чучелом. Пусть чучело будет французским, скажем, из провинции. Это возможно?

На этот раз я говорил без всякого акцента, по крайней мере, мне так показалось. Аккуратный мсье прислушался и покачал головой.

– Едва ли. Но канадец из Квебека из вас выйдет отменный. Кстати, рядом хорошая парикмахерская, она вам тоже понадобится.

Помолчал немного, вновь улыбнулся.

– Но если будете молчать, мсье, сойдете и за провинциала. На улице, в толпе, в кинотеатре.

Я достал бумажник.

– Приступайте!

С закрытыми глазами было легче. Гимназист сидел прямо на траве, отгородившись спасительной темнотой от всего мира, и пытался понять, что не так – с миром, с войной, с ним самим. Ничего не получалось, память молчала, отделываясь маленькими почти ничего не говорящими обрывками.

Начало войны, класс, бледное лицо учителя, его срывающийся голос. Он, Антон Земоловский, за второй партой. Нет, не за партой, все вокруг стоят. А кто рядом? Кто впереди? Память молчала. Лицо учителя (кажется, словесник) проступало, словно из густого тумана. Незадолго перед этим гимназист с ним поспорил, только о чем? А вот правительственное сообщение не забылось. Миролюбивая политика Речи Посполитой, провокации на границе, ничем не обоснованные претензии Москвы, вероломный удар на рассвете. Он тогда еще подумал. Нет, не помнит!

Первые вражеские самолеты над Белостоком. Он в школьном дворе, вокруг спорят о том, чьи это машины, потом – запоздалая сирена воздушной тревоги, чей-то крик «Не бежать! Не бежать!». Но они все-таки побежали. Куда? Убежище на соседней улице, в подвале кинотеатра. Как назывался кинотеатр?

Но не это самое страшное. Без мелких подробностей можно обойтись, потом сами вспомнятся (кинотеатр «Колизей»!), но почему он не помнит себя самого? Имя и фамилия звучали, словно чужие. А ведь документы его собственные! Лицо он пытался разглядеть в ручье, когда умывался, потом пан подпоручник внимательно разглядывал фотографию. Значит, он действительно учился в гимназии, жил в Белостоке. Где? С кем? Откуда он родом? Друзья, одноклассники, соседи, родители, наконец? Почему сходу вспомнил стихи Пушкина? Родной язык. Нет, не русский, хотя чем-то похож.

Антон Земоловский вдруг понял, что случилось. Память – зеркало. На первом плане сам человек, рядом те, кто рядом с ним и в жизни. Все прочее – фоном, фреской, уходящей в Прошлое.

Его стерли! Тряпка с едкой кислотой безжалостно уничтожила изображение, оставив лишь края, непонятные фрагменты – такие, как ощущение тяжести в руках, когда он стрелял из немецкого карабина 98k. Упражнение № 1, одна мишень, три дистанции. Его тогда похвалили.

Нет, ничего не понять, ничего толком не вспомнит! Зеркало стерли.

И ничего никому не объяснить. Контузия? Но при контузии кружится голова, человек теряет координацию, а он хоть и с трудом, но прошагал несколько километров. Тело болит, но это просто ушибы, только рана на голове, однако не слишком серьезная.

– Где тут шпион!

Густой тяжелый бас грянул, словно с небес.

– Ну-ка покажись, парень!

Он открыл глаза. Тьма исчезла. Прямо перед ним траву попирали кавалеристские сапоги со шпорами, заправленные в бриджи. Пахнуло лошадиным духом и почему-то коньяком.

Антон Земоловский встал. Будь что будет!

– А поворотись-ка, сынку! Крепко, гляжу, тебе досталось. Поворотись – это, гимназист, команда «Кругом!».

Высокий, плечистый, в выглаженном офицерском мундире, сабля при поясе, кобура, стек в руке.

– Кру-у-угом!

В последний миг он вспомнил, что выполнять команду следует через левое плечо.

– Куртку свою можешь выбрасывать, на тряпки пойдет. Эге, а на затылке тоже кровь! Крепко, крепко приложило. Кру-у-угом!

Лицом уже немолод, морщина рассекла лоб, серые внимательные глаза, выбрит гладко, словно только от цирюльника. Загорелый, крепкий, подтянутый.

– И кто таков будешь?

И как ответить? Гимназист? Эвакуированный? Русский шпион?

– Доброволец Антон Земоловский!

И сразу же стало легче. Он хотел на войну? Вот и будет воевать. Русские – враги, а с остальным позже разберется.

– Прибыл для прохождения службы!

Вновь пахнуло коньяком. Загорелый, ничуть не удивившись, коротко кивнул.

– Молодец! Хвалю, доброволец!..

Приложил два пальца к фуражке с серебряным орлом.

– Майор Хенрик Добжаньский, исполняющий должность командира 110-го резервного уланского полка. Поступаешь в мое распоряжение!

Поглядел куда-то в сторону, чуть нахмурился.

– Почему до сих пор не сменили повязку? Непорядок! Перевязать, переодеть, накормить, уложить спать!

Задумался на миг и внезапно улыбнулся, блеснув крепкими зубами.

– Насчет кухни ты прав, доброволец. Это я приказал, парни уже три дня горячего не ели, решил рискнуть.

Повернулся резко. Исчез. Гимназист – отныне доброволец – вытер со лба внезапно выступивший пот. Неужели все так просто? Взяли – и поверили?

– Признаваться, значит, не желаете?

Пан подпоручник достал портсигар, щелкнул крышкой. Доброволец ничуть не удивился. Но и пугаться не стал.

– Не желаю, не в чем. Но. Кажется, вас, пан подпоручник, ничем не убедишь?

Тот, еле заметно улыбнувшись, протянул портсигар.