Виталий Бабенко - Чикчарни

Идеальное развитие событий мне представлялось таким. Проснувшись утром, Эдик включает какой-нибудь доступный ему компьютер в Нассау и проверяет, нет ли от меня вестей. Набрав код доступа и получив подтверждение, он выводит на дисплей текст и читает шифрованные строчки, которые, вспыхнув на несколько секунд, тут же гаснут. После чего сообщение исчезает из сети навсегда. Это идеальное развитие. Хуже, если моя программа наткнется на какого-нибудь «бага» и, подорвавшись, не дойдет до адресата. И совсем плохо, если кто-то чужой владеет моим кодом доступа и шифром. Впрочем, в моей ситуации не рисковать — значит идти на самоубийство.

Итак, я составил текст, где подробно объяснил свое местоположение, дал понять о нависшей надо мной угрозе и отправил его «бродяжничать». После чего из памяти «Макинтоша» были стерты все следы моих с ним бесед.

Возвращаясь в сарай, я прихватил с собой гаечный ключ, найденный в багажнике. Больше там ничего не обнаружилось. Пуст был и «бардачок», хотя я, признаться, мечтал найти в машине хоть плитку шоколада. Не беда. Затяну потуже ремень — и дело с концом. Уж с чем, с чем, а с голодом как-нибудь справлюсь.

Уничтожив следы на песке, я вошел в сарай, забил гаечным ключом наживленные гвоздики и, таким образом, отрезал себя от окружающего мира. Перебьюсь до ночи, а там уведу лодку или катер и устрою наконец Аллану морские похороны.

Неудачно то, что я совершенно лишен обзора. Интересно: а что видно с чердака? Я поднялся наверх и обнаружил, что там всего лишь одно окошко — и то смотрит на море. Пришлось выломать две доски с двух сторон — чтобы можно было наблюдать и за поселком, и за «плимутом».

Зной стал ощущаться очень быстро. Все-таки — двадцать пятый градус северной широты. И хотя стоит март — жарко, как в июне. Впрочем, еще ведь Джордж Вашингтон назвал Багамы «островами вечного июня». Жара меня, однако, не очень беспокоила. Хуже было то, что от трупа пошел запах. Просидеть часов двадцать в запертом помещении с разлагающимся мертвым телом — не удовольствие. Хорошо еще, что на чердаке я проделал дыры в кровле — теперь там гулял сквозняк.

В одиннадцать часов утра, обливаясь потом, я выглянул в дыру, обращенную к северу. И увидел на пляже цепочку людей, направлявшихся в мою сторону от утеса Моргана. Прочесывают! — ужаснувшись, понял я. Ищут машину! Или меня. Или Аллана…

Следующие полчаса лучше не описывать вовсе. Взвалив на плечи смердящий труп, я еле-еле поднялся с ним на чердак и свалил на груду прогнивших сетей. Затем втащил лестницу. Захлопнул люк. Привалил его двумя бухтами каната. И обессиленно опустился рядом. Несло от меня так, что не блевал я лишь из полного отвращения ко всему происходящему. Казалось, от этого запаха я не смогу уже отмыться до самой смерти.

Вскоре послышались громкие возгласы. Все ясно. Полицейские — в том, что это были полицейские, я не сомневался — нашли машину. Минут пять четверо мужчин осматривали ее — видимо, никак не могли понять, зачем кому-то понадобилось угнать автомобиль и бросить в столь уединенном месте. Потом послышались удары. Взламывают дверь. Сейчас полицейские обнаружат, что она заколочена изнутри, и деваться мне будет некуда. Придется выкинуть белый флаг. Оказывать сопротивление представителям власти я не собирался.

Что-то было странное в ударах. Я прислушался. Вроде бы они доносились не от двери. Да, точно. Дверь выходит на море, а стуки слышались с противоположной стороны. Неужели там еще одна дверь, которую я, возясь с трупом, не заметил? Так и есть. Голоса ворвались в сарай, и я понял, что мое предположение подтвердилось. Полезут на чердак или не полезут?

Внизу разгорелась дискуссия. Басовитый голос утверждал, что здесь никого нет. Кто-то хриплый, напротив, настаивал, будто преступник — то есть я — где-то близко. Вмешался совсем юношеский голос, предлагавший обследовать кокосовую рощу и береговую линию: мол, наверняка тип, угнавший «плимут», ушел на катере. Странно, но никто не предложил забраться наверх. Поспорив минут десять, полицейские удалились. Хлопнула дверца, взревел мотор, и машина, поднимая буруны песка, умчалась.

В воздухе явственно запахло плохо поставленной мелодрамой. Почему они не полезли на чердак?! Я сел на бухту каната и уставился на свои руки. В правом кулаке была зажата увесистая дубинка — кусок шпангоута, который я безотчетно подобрал с пола…

Трудно описать, как я провел этот день. Весь в поту, раздевшись до трусов, я сидел на чердаке, привалившись к скату крыши, и дышал теплым солоноватым воздухом, который вливался в проделанные мной дыры. Страшно хотелось пить, а вот голода я практически не ощущал: пищевой рефлекс притупляется от жары, да и, признаться, я ничего бы не смог съесть в данной ситуации. Все-таки Аллан крепко вмазал мне в живот внутренности представлялись мне вместилищем горячей жидкости, сквозь которую время от времени пробулькивали пузырьки перегретого пара.

Наверное, только сейчас, на сорок восьмом году жизни, я понял по-настоящему, что такое жажда. Во рту скапливалась горькая слюна, я пытался проглотить ее и не мог — глотательные движения никак не получались, и тогда я вскакивал и делал несколько шагов, чтобы хоть как-то помочь слюне пройти внутрь, в такие секунды мне казалось, что я задыхаюсь и вот-вот упаду замертво, так и не сделав глотка. В воображении постоянно представлялась струйка холодной воды. Не банка пива, не холодная бутылка кока-колы — просто струйка воды. Безумие жажды усиливалось близостью моря. Волны накатывались на песок, я видел их, слышал их, какая-то часть сознания, сопротивляющаяся умопомрачению, нашептывала, что это не вода, ее нельзя пить, это соль, соль, соль, соль, но я не хотел прислушиваться к голосу здравомыслия, я мечтал — вот еще секунда, и я пробью тонкие доски, крытые пальмовым листом, спрыгну с трехметровой высоты на землю, промчусь по обжигающему песку, плюхнусь в воду и буду ею дышать, впитывать всем телом. Однако проходила секунда, и боль прокушенной (в бессознательном состоянии) руки возвращала меня к реальности, а липкая жидкость на губах напоминала, что соли и во мне самом предостаточно. От вкуса крови на губах пить хотелось еще сильнее…

Я не знал, есть ли в округе источник, но верил, что он должен быть. Иначе мне каюк. Я представлял одну и ту же картину: вот падает темнота, я выбегаю из сарая, вскарабкиваюсь на холм и на склоне его нахожу тонкую ниточку журчащей воды.

Самое интересное — что так и произошло. Когда сгустились сумерки, я, шатаясь от жажды, издавая горлом какие-то непередаваемые курлыкающие звуки, вышел наружу и пополз по склону холма вверх. Куртка с документами, деньгами, компом и видеомонеткой была скручена в жгут и завязана прочным узлом на животе. Я добрался до вершины. Встал на ноги и стал спускаться по противоположному склону. Пройдя метров сто, услышал бульканье. Я присел и стал шарить руками по земле. Пальцы ощутили сырость и вдруг окунулись в воду. Крохотный ручеек порождение карстовой гидромеханики — подарил мне жизнь.