Игорь Поляков - Доктор Ахтин

— Ну, Михаил Борисович, что скажешь?

— Она более-менее компенсирована. Пусть вынашивает.

— Да ты что, Михаил Борисович, глянь в анализы — эритроциты в анализе мочи по Нечипоренко зашкаливают, — округлив глаза, Иван Сергеевич эмоционально тычет сосисковидным пальцем в историю болезни.

— Вижу. Я сейчас распишу лечение, а ты полечи её. Через неделю эритроциты в моче упадут до нормы.

— Ну, полечу, а что дальше, беременность-то еще только начинается?

— Она выносит и родит, — лаконично говорю я, глядя в окно, словно пытаясь подогнать солнце в его движении к горизонту.

Сегодня я помогу человеку. Сегодня я избавлю мать двоих детей, неугомонную оптимистку, от будущей смертельной болезни. Я могу и хочу ей помочь.

У неё бескаменный холецистит, который я вылечу с помощью обычных методов лечения. И у неё начальная стадия рака правой молочной железы. Еще невозможно увидеть это с помощью стандартного обследования, можно только заподозрить по анализу на онкомаркеры, но я уже вижу этот маленький участок в железе, где клетки опухоли стремительно делятся, медленно и неуклонно разрушая окружающую ткань. Кроме опухоли, время сейчас для неё самый страшный враг.

После обхода заведующего отделением и выполнения всех рутинных утренних мероприятий, я приглашаю женщину в процедурный кабинет.

В обстановке сверкающего белизной кафеля и запаха лекарств, я говорю женщине, чтобы она расстегнула халат и легла на кушетку. Увидев, что на ней бюстгальтер, я показываю на него, говоря, что это надо снять. На её лице отражается легкое удивление, но она, тем не менее, подчиняется, — закинув руки за спину, она расстегивает и снимает эту деталь одежды.

Сев рядом на стул, я протягиваю руки и сжимаю с двух сторон большими и указательными пальцами обеих рук правую молочную железу. Между этими четырьмя точками, как в перекрестие прицела — раковые клетки. Именно они — мишень. Их очень мало, что значительно облегчает мой труд, — и для меня легко, и женщина почти ничего не почувствует.

Я сам не до конца понимаю природу моей силы, но с точки зрения полученного образования, представляю себе это так. Я создаю некое мощное биологическое поле, разрушающее патологический очаг, который может привести к медленной смерти человека. Я не знаю, какова природа этого поля, но так ли уж это важно. Главное, что я могу избавить человека от смерти. Может, данная мне сила заставляет организм больного человека напрячь свои защитные механизмы, тем самым, избавляя его от болезни. А, может, все не так, и у меня есть какая-то божественная сила, неподвластная человеческому разуму. Не суть, как я это делаю, и как это работает, главное, что я вижу, как раковые клетки в молочной железе женщины, только что активно делившиеся, начинают гибнуть.

Я слышу, как женщина говорит настороженным голосом:

— Доктор, вообще-то, у меня холецистит.

В голосе странные нотки, я понимаю, о чем она сейчас думает, я вижу глаза, в которых удивление сменяется на подозрение, но это уже не важно. Дело сделано.

Я убираю руки с молочной железы и встаю со стула. Задумчиво глядя в окно и, словно не замечая, как женщина, вскочив с кушетки, суетливо запахивает халат, я говорю:

— Практически у всех взрослых людей в той или иной степени выраженности есть холецистит и от этого редко кто умирает.

Повернувшись, я ухожу. Я знаю, что она думает о том, что минимум доктор странный, а максимум — озабоченный. Мне все равно. Теперь я уверен, что она не умрет через двести сорок три дня, и будет жить достаточно долго.

И еще. Я не уверен, что принял правильное решение. Впрочем, как всегда, сделав дело, я сомневаюсь в правильности содеянного. Я изменил будущее, которое случилось бы в микрокосме этой женщины, а, значит, я вторгся в дела Божьи. Может, я всё делаю не так, как надо, и мне только кажется, что я несу людям благо?

В ординаторской я взял историю болезни и написал стандартный дневник с назначениями, — бумага все стерпит, и ненаписанную правду, и осознанную ложь. История болезни уйдет в архив и через определенный промежуток времени будет уничтожена, вместе со скрываемыми мыслями и эмоциями, с неописанными манипуляциями и процедурами.

Лариса, врач отделения, позвала меня покурить. Я, чтобы отвлечься, согласился, хотя и не курю. Мы идем в закрытый для прохода лестничный пролет, который все используют как место для курения.

Затянувшись сигаретным дымом, Лариса спросила:

— Что грустный, Михаил Борисович?

— Бог его знает, — ответил я неопределенно. Не стану же я рассказывать ей о тех мыслях, что бродят в моей голове. Я стою и смотрю в окно на больничный двор, где медленно передвигаются люди в разных направлениях — рабочий день в разгаре.

— Жену тебе надо, — сказала она, выпуская дым кольцами, — уже за тридцать перевалило, а все один и один. Неухоженный ты какой-то, Михаил Борисович, неприбранный, сразу видно, что нет за тобой женского пригляду.

Я посмотрел на собеседницу и неожиданно для себя улыбнулся:

— Может, есть кто на примете?

— Да, вот хотя бы Лидка из неврологии, чем не жена. И сохнет по тебе давно, и девушка красивая, и специалист прекрасный.

— Ага, — кивнул я и, отмахнув от себя сигаретный дым, представил себе Лиду. Невысокая женщина с коровьими глазами, которая посвятила себя медицине. Я давно заметил, как она бледнеет при встрече со мной, и тупо молчит, когда я к ней обращаюсь.

— Ну, а что, — говорит Лариса, — девушка спокойная и разумная, хозяйка плохая, потому что постоянно пропадает на работе, так научится, когда семья будет.

Моя собеседница откровенно улыбается, глядя на меня. Роль снохи ей явно нравится. Года два назад она женила Анатолия Сергеевича из лаборатории и теперь частенько заводила со мной подобные разговоры.

Я, задумчиво глядя в окно, неопределенно сказал:

— Умная девушка Лида. Прекрасный специалист и плохая хозяйка.

Я ушел из курилки с прежними мыслями — отвлечься если и удалось, то только на мгновение. Разговоры о женитьбе для меня пусты и бессмысленны, — та единственная женщина, которой я готов посвятить всего себя, ждет меня дома.

Смерть прозаична. Независимо от причины. Даже героическая смерть на глазах сотен людей и во имя этих людей, всего лишь переход человеческого тела из одного состояния в другое. И при этом восхищенные поступком люди поют хвалу умершему, поэты, не отходя от могилы, слагают стихи, похожие на песни, — и все с затаенной радостью думают, что это не их тело сейчас лежит в земле. И пусть они не совершили подвиг, воспевающий героя в веках, — он там, а они здесь.