Сакс Ромер - Дочь доктора Фу Манчи

Наконец, пожав плечами, химик передал лупу мне.

Я бросил беглый взгляд и отложил ее в сторону, признавая свое невежество.

Петри вопросительно посмотрел на Форестера.

— Ничего не могу сказать, — отрицательно покачал тот головой. — Это, безусловно, какое-то растение. Я его никогда не встречал. Если оно относится к тропическим, то я совершенно некомпетентен.

— Относится, — подтвердил Петри. — Это орех бетеля. Многие дакойты питают к нему слабость.

— Отсюда вывод, — спокойно вмешался Веймаут. — Когда вы принесли сюда тело сэра Лайонела, за крышкой саркофага прятался некто, имеющий привычку жевать бетель. Кстати, дверь была отперта?

— Разумеется, — подтвердил я. — Ее вообще никогда не запирали. Мы это сделали лишь после того, как поместили сюда тело.

— Так я и предполагал. — Веймаут на секунду сделал паузу. — Итак, кто-то, жующий бетель, по всей видимости, скрывался за палаткой сэра Лайонела. Он услышал, что вы решили перенести тело в эту хижину, опередил вас, спрятался, дождался, пока вы уйдете, снял с тела цепочку с ключами, вынес его и запер за собой дверь.

— Скорее всего так оно и было, — пробормотал Форестер, уставившись в одну точку. — Примите мои сердечные поздравления. Но… орех бетеля?

И в этот момент неожиданно раздался голос Раймы:

— Возможно, я смогу вам показать этого человека.

— Что?! — воскликнули мы.

— Мне кажется, у меня есть его фотография. И не только его, но и кое-кого еще!

Признаться, мне довелось кое-что повидать в жизни, и я был уверен, что ничего неожиданного она мне предложить уже не сможет.

Мало же я знал о том, что хранит судьба в своих тайниках!

Приближался рассвет.

Мог ли я предполагать, что с первыми лучами солнца, озарившими долину Нила, мне предначертано столкнуться лицом к лицу с испытаниями куда более странными, чем все, что могло создать мое воображение?

Я вызвался сопровождать Райму в ее палатку. Теперь нас всех ни на секунду не покидало ощущение близкой опасности; никакие меры предосторожности не казались лишними, когда тень Фу Манчи упала на нас.

«Представьте себе человека высокого, худого и сутулого со лбом Шекспира и лицом сатаны… глаза удлиненные и зеленые, как у кошки…»

Описание, данное доктором Петри, навсегда запечатлелось в моем мозгу. Особенно запали в память эти зеленые кошачьи глаза…

В палатке Райма зажгла свет и принялась торопливо собирать свои фотографические принадлежности. Когда мы вышли, к нам подошел Али Махмуд с винтовкой на плече.

— Что-нибудь хочешь сообщить, Али?

— Ничего, господин.

Мы вернулись в хижину. Очаровательная робость, которую я так любил — слишком мало робких девушек осталось в наше время, — овладела Раймой, когда она увидела, с каким нетерпением все ждут ее рассказа. Она была такой прелестно-хрупкой, что низкие ноты, появляющиеся в ее голосе в моменты волнения, казались совершенно не свойственными ее природе. Но серьезные серые глаза убеждали, что передо мной действительно она — робкая, застенчивая Райма.

— Я попытаюсь вам помочь, только, пожалуйста, не ждите от меня слишком многого, — начала она, окинув нас быстрым взглядом. — На самом-то деле я не слишком квалифицированный фотограф — так, скорее любитель. Просто дядя Лайонел — ужасно добрый человек, а мне так хотелось поехать в экспедицию… — она наклонилась, положила на стол принесенную с собой папку и открыла ее. — Понимаете, я время от времени ставила ловушки на разных птиц и зверей…

— Что вы имеете в виду, говоря о ловушках, мисс Бартон? — перебил ее Веймаут.

— А, вы же не знаете… Ну, кладется приманка и соединяется со спуском камеры.

— Остроумно. Спасибо, я понял. Продолжайте, пожалуйста.

— Особенно трудно было с ночными съемками: приманку приходилось соединять не только со спуском, но и со вспышкой, а эта конструкция иногда не срабатывала. В последний раз я поставила ловушку — причем постаралась замаскировать камеру похитрее — на плато, как раз перед входом в старую шахту.

— Раскопки Лафлера! — воскликнул я.

— Да. Там были следы, которые я приняла за шакальи, а у меня нет ни одного снимка шакала крупным планом. На следующее утро я уехала в Луксор, а вернувшись, обнаружила, что ловушка сработала. Причем сработала странно, потому что приманка осталась нетронутой. Выглядело все так, будто кто-то о нее просто споткнулся. Но я не могла себе представить, чтобы кто-нибудь мог ходить там ночью — да, честно говоря, и днем тоже, — она замолчала, серьезно глядя на Веймаута. Потом продолжила: — В общем, я взяла пленку в Луксор, но до сегодняшнего дня не трогала. А сегодня, когда проявила, то просто не поверила своим глазам. Я сделала отпечаток — вот, посмотрите.

Райма положила фотографию на стол, и мы склонились над ней.

— Как видите, система на сей раз сработала, и люди даже оказались в фокусе, — сказала она. — Единственное, чего я не могу понять, почему они не забрали камеру с собой? Разве что просто ее не нашли. А может, вспышки испугались…

Я ошеломленно разглядывал снимок. На нем было запечатлено три человеческих лица. Правда, самое дальнее разобрать было невозможно — оно получилось размытым, да к тому же еще и в профиль. Но ближайшее можно было распознать безошибочно: тот самый раскосый тип, который за мною следил. И это уже было достаточно поразительно. Однако третье лицо произвело на меня неизгладимое впечатление. Оно принадлежало женщине. Блестящие, слегка раскосые глаза… прямой точеный нос, чуть великоватый по классическому канону… полные, слегка раскрытые губы… удлиненный овал лица.

— Это дакойт! — вернул меня к действительности взволнованный голос Петри. — Потрясающе, мисс Бартон! Вы непревзойденный фотограф! О, видите знак У него на лбу?

— Да, — отозвалась Райма. — Правда, я не знала, что он означает.

— Но… — в волнении начал я, однако Форестер не дал мне договорить.

— Гревилль! — вскричал он. — Вы видите?

— Вижу. Веймаут, женщина на фотографии — мадам Ингомар!

— Что такое шахта Лафлера? — поинтересовался Веймаут. — И каким образом она связана с «Гробницей Лафлера»?

— Почти никаким, — объяснил я. — «Гробница Лафлера», известная также как «Могила Черной Обезьяны», была открыта — так по крайней мере предполагается — французским египтологом Лафлером приблизительно в 1908 году. Он случайно раскопал преддверие маленькой усыпальницы. На одном из сохранившихся фрагментов росписи была изображена фигура, похожая на огромную черную обезьяну — или, может быть, обезьяночеловека. Предположений по этому поводу было высказано множество. Некоторые, в первую очередь Масперо, придерживались версии, что это странное захоронение — попросту причуда какого-нибудь неизвестного фараона, похоронившего таким образом своего любимца. Как бы то ни было, Лафлер, выжав все, что мог, из преддверия, переместил раскопки чуть в сторону и наткнулся на длинный зигзагообразный тоннель. Естественно, он решил, что тоннель ведет к усыпальнице черной обезьяны. И ошибся — он никуда не вел. Поэтому в 1909 году шахта была заброшена. Сэр Лайонел начал раскопки совсем с другого места и, похоже, выбрал правильный путь.