Тим Доннел - Подземелья Редборна

Лес сплошной стеной вставал перед одиноким путником, и дорога, до сих пор такая широкая и надежная, здесь, в сумрачной тени вековых сосен и елей, казалась узкой стежкой, готовой разбежаться на мелкие тропки и затеряться среди невысоких лесных трав и колючих кустов, покрытых спелыми красными ягодами. Однако всадник, неспешно углублявшийся в лес, похоже, неплохо знал путь. Он ехал, отпустив поводья, с удовольствием осматриваясь по сторонам и полной грудью вдыхая живительный лесной воздух.

Яркие блики нежаркого солнца, сумевшие все же пробиться сквозь густую завесу ветвей, золотистыми пятнами трепетали на заросших травой колеях. Могучий жеребец неслышно ступал по мягкой земле, а всадник успевал на ходу сорвать несколько душистых ягод со склонившихся над дорогой кустов. Этот лес, через который пролегала его дорога, был так похож на густые леса его родной Киммерии, что временами он даже забывал, где он и куда направляется.

Суровое лицо всадника озарялось мягкой улыбкой, когда он отправлял в рот очередную горсть ягод, их знакомый с детства вкус будил у путника воспоминания о родных краях. Яркие голубые глаза под густыми бровями, в минуты гнева ослепительно сверкавшие, устрашая врагов светом ненависти, сейчас глядели мирно и мягко, как будто видели перед собой женщину или ребенка. Непокорные черные волосы рассыпались по плечам, скрывая от глаз мощную шею.

На вид всаднику можно было дать лет тридцать, но многочисленных рубцов и шрамов, покрывавших руки и лицо, хватило бы трем убеленным сединами воинам, чтобы вечерами, за кружкой доброго вина, с гордостью рассказывать о своих славных подвигах. Шрамы не портили, а, скорее, подчеркивали гордую и мужественную красоту его лица: твердые властные губы и энергичный подбородок говорили о не знающей сомнений внутренней силе и непреклонной воле. Это был воин, бродяга, искатель приключений, для которого весь мир — дом, но который нигде не задержится надолго.

Добротная и удобная дорожная одежда, защищавшая от жары и холода его могучее выносливое тело, пара кожаных сумок с припасами, притороченных к седлу огромного вороного жеребца, широкий меч, видневшийся из-под плаща и пара кинжалов на поясе — все говорило о том, что путник — человек бывалый.

Конан — так звали всадника, пробиравшегося в одиночку по густому лесу — тряхнул головой, вытер руку о край туники и пришпорил медленно шагавшего коня. Нет, это еще не Киммерия, конечная цель его пути, но до нее отсюда не так уж и далеко… Кроме того, в этих краях у него были еще кое-какие дела.

Несколько дней назад он покинул Бельверус, немедийскую столицу, и сейчас направлялся прямой дорогой в северное герцогство Бергхейм. Кончалось лето, и приближался праздник Изобилия Митры. А у Конана были причины попасть в Мэнору, главный город герцогства, именно накануне этого праздника, и теперь, вспомнив об этом, он весело улыбнулся, сверкнув зубами, и снова пришпорил коня.

Поглощенный своими мыслями, киммериец некоторое время скакал, не замечая ни солнечных бликов, ни кустов со спелыми ягодами, ни птичьих голосов в кронах деревьев, как вдруг какой-то звук, совершенно чуждый этому лесу, привлек его внимание. Вот опять раздался этот странный звук, отдаленно напоминающий человеческий голос, и снова, уже ближе… Конан пустил коня шагом, осторожно приближаясь к кому-то, кто шел или ехал по тропе там, впереди, и хрипло что-то выкрикивал, время от времени замолкая.

Вскоре перед Конаном замаячил круп гнедой лошади, не спеша шагавшей по лесной дороге. Всадник, небрежно державшийся в седле, ехал, бросив поводья и безжалостно терзая струны эрты. Ее дребезжащее треньканье, как видно, вполне его устраивало, и он, то умолкая, чтобы отдышаться, то набрав полную грудь воздуха, вопил на весь лес:

Проорав последние слова, путник, видимо, решил, что хоть смерть еще и не пришла, но выпить все равно не помешает, и стал нашаривать за спиной кожаную флягу с вином. Лошадь, как видно, хорошо знавшая привычки хозяина, остановилась, и Конан, подъехав к чудной парочке почти вплотную, с интересом разглядывал незнакомца.

Это был рыжеволосый круглолицый горожанин, не бедный, судя по его когда-то щегольскому зеленому плащу и мягким сапожкам с верхом из тисненой кожи. Рубаху из тонкого полотна и коричневую кожаную безрукавку сплошь покрывали бесчисленные жирные пятна и подтеки от красного вина. Добротные штаны из дорогой ткани также носили на себе немало следов разгульной жизни своего хозяина. Конану хорошо был знаком этот тип людей: сегодня в кошельке есть монеты — значит, можно выбросить все старье и приодеться не хуже всех тех, кто дерет нос на главных улицах… А потом, хлебнув винца, просыпается такой щеголь поутру в канаве и идет в харчевню пропивать остатки монет…

И эту ночь он провел, наверное, где-нибудь в стогу из рыжих всклокоченных волос во все стороны торчали соломинки, а помятое лицо не оставляло сомнений, что подружкой на душистом ложе ему служила все та же кожаная фляга…

Почувствовав наконец на себе чужой любопытный взгляд, незнакомец круто обернулся, зажав под мышкой старенькую эртру и неловко пытаясь вытащить меч, застрявший в ножнах. Его сердитые прозрачно-серые глаза встретились со смеющимися голубыми глазами Конана.

— Ну, чего уставился, проезжай, что ли! Дорога широкая, объедешь! — Ему, как видно, не очень хотелось предаваться любимому занятию на глазах незнакомого путника, но Конан не торопился вперед:

— Я, может, нарочно спешил за тобой, чтобы послушать, как ты поешь! Э-э-э, да у тебя еще и эрта в придачу, то-то я слышу — прямо небесная музыка раздается по всему лесу!

Незнакомец тряхнул лохматой головой, оставил свой меч в покое и с гордостью достал из-под мышки эрту:

— Да, моя маленькая подружка помогает мне сократить самый долгий путь! И песен я знаю столько, что мог бы не умолкая обойти всю Немедию!

— Лишь бы фляжка за спиной не пустовала, а?! — И Конан лукаво подмигнул, подтолкнув его коленом.

Лошади спокойно шли рядом, и путники, почувствовав неожиданную симпатию друг к другу, которая часто возникает у людей, едущих длинной дорогой в одну сторону, с облегчением рассмеялись. Рыжеволосый, решив, что с этим попутчиком можно не церемониться, достал флягу, ласково похлопал по двум другим, болтавшимся с другой стороны седла, и нетерпеливо приложился к горлышку. Вино с бульканьем стало перетекать из одной обширной емкости в другую, не менее обширную. Утолив жажду, он вытер губы и, глядя на Конана умиротворенным взглядом, протянул ему флягу: