Александр Уралов - К.И.С.

Начну просто и правдиво. Так, как оно и было на самом деле много лет назад…

Я сидел на диване и размышлял о бренности всего земного. Судите сами, о чем же мне еще было печалиться, если пошел второй день моего отпуска, за окном потрескивал мороз, а в ящике письменного стола лежало… всего ничего. И это — на весь оставшийся месяц!

Со мной случился острый приступ принципиальности, и я одним махом раздал «с отпускных» все мои долги, а заодно утерял всякую надежду провести хотя бы этот отпуск по-человечески.

Девушка, которую я любил пуще иных прочих, вышла в октябре замуж, и я уже второй месяц пребывал в состоянии некоего душевного кризиса. Кризис этот был тягучим, нудным… хотя, откровенно говоря, не таким уж и глубоким. Ну, знаете… в смысле, что топиться-вешаться временами очень хотелось… но хотелось преодолимо. Ликвидировать упомянутый кризис в таких случаях можно, только выбивая клин клином, но заводить новый роман, да ещё и на мели… Нет! Это чистой воды утопия!

Из этого, то бишь из вышесказанного, умудренный жизнью читатель может, поймет, что и я был молод, холост, склонен к сибаритству и прихварывал обломовщиной. А впрочем, зачем ему это? Никому, честно говоря, не интересен мой психологический портрет, правда? О нём Вы можете, при нужде, справиться у Стивенса. Он — любитель уличать меня в мелких слабостях…

Впрочем, я отвлекся, извините.

Грущу я, растравляю свои душевные раны и… ловлю себя на том, что уже с минуту, оказывается, машинально прислушиваюсь к тому, как под моим старым диваном, оставшимся ещё от родителей, что-то назойливо скребется и пыхтит.

— Ну, — подумал я, — вот, братец, тебе и занятие на весь месяц. Мышеловки, отрава по углам… ужас!

Я вообще-то люблю животных и присутствие подо мной существа из породы мелких грызунов меня не напугало. Однако, встав на колени и нагнувшись, я почти уперся носом во что-то огромное, лохматое и теплое, и мысли мои сразу скакнули в разные стороны.

Под диваном, слегка придавленный им, сопел здоровенный котище!..

Любителям психологических нюансов скажу честно: реакция моя вряд ли устроит хоть кого-то из них. Я не стал, — вопреки традициям жанра, — щипать себя за предплечье, не упал в обморок, не отпрыгнул, крича, и даже не задрожал.

Я почему-то первым делом приподнял диван, — придавленному животному явно не хватало воздуха. Кот вылез в пыли и паутине, — я давно уже не делал уборки. Морда его была зело мрачна, пыльные усы воинственно торчали.

Некоторое время я соображал, откуда он взялся, а кот, смущая меня несказанно, всё смотрел и смотрел, и во взгляде его была какая-то пристальность, не свойственная в такой степени даже котам.

Я бросил напрягать извилины, решив, что кот забрел из подъезда и все это время спал под диваном. Отчасти, если уж быть откровенным, я побаивался, что слишком упорные думы под тяжелым желтым взглядом этого кошачьего левиафана приведут меня невесть куда. Слишком уж дико было всё это, тем более что в глубине души упорно попискивало воспоминание о том, что с час назад я выгребал из-под дивана упавшую трубку (так… табачное сибаритство, не более) и, естественно, никакой домашней скотинки под диваном не видел.

Несмотря на это воспоминание, я не поддался малодушию и встал, чтобы отправиться на кухню и принести незнакомцу молочка в блюдечке, причем старался не поворачиваться к угрюмому хищнику спиной.

Кот как-то странно хмыкнул и… (да-да! — вы же ждали этого!) сказал:

— Ну, что ж, какой есть. Бывает и хуже. Приветствую вас, молодой человек!

В голове моей кто-то звонко выпалил:

— Ага!!!

Не буду описывать свой первый диалог с гостем. Он был сумбурен и дик, и до сих пор, вспоминая о нем, я густо краснею. Я что-то бормотал и вскрикивал; кот шипел и злился… Но постепенно все перестало скакать перед глазами, успокоилось сердцебиение, прошел шум в ушах, и я обнаружил себя сидящим на диване с раздёрнутой до пупа (вероятно, мной же самим) рубахой. Разговор шел уже довольно-таки внятно.

— Но почему именно я? Странное дело! Я — простой советский инженер…

— Да пойми же ты, мой перепуганный друг, что условие было таково — идти должен именно ты. Как модно говорить в Индии — карма!

— Знаешь, — признался я, — честно говоря, я до сих пор не могу ничего толком понять. В голове черт знает что, метель какая-то.

— А не испить ли нам чайку? Глядишь, и оклемаешься? — вдруг заявил кот.

— Ты пьешь чай?!

— Да, если в нем более трех четвертей молока…

Бестолково топчась на кухне, я продолжал этот в высшей степени удивительный разговор, постепенно и незаметно для меня становившийся каким-то обыденно-реальным. Перестала томить пустота под ложечкой, и я чувствовал себя так, будто разговаривал с соседом о цене на телевизоры. Временами искоркой вспыхивало ощущение бредовости всего происходящего, но тотчас гасло, поскольку, собственно говоря, ничего такого уж страшного в коте-парламентере не было. Вот только размеры… Теленок!

— Слушай, а тебя как зовут-то? — вдруг спохватился я, стоя на коленях перед буфетом, и пытаясь отыскать подходящее глубокое блюдце для гостя.

— О, наконец-то! — иронически воскликнул кот и отвесил мне легкий поклон.

Я бросил рыться в недрах буфета и встал.

Судя по пушистой морде, предстояло нечто официальное. Руки мои неудержимо стремились вытянуться по швам.

— Кот Ирвинг Стивенс к вашим услугам! — звучно промяукал кот.

Сделав многозначительную паузу, он многозначительно забубнил:

— Сокращенно — КИС. Вообще-то сия аббревиатура может быть нетривиально изменена. Инициалы мои тем и хороши, что любая их перестановка дает нам имя не менее многозначительное, чем КИС. Например: ИКС — чудесно, не правда ли? Греческий вариант: КСИ. Или, — не менее интересно — ИСК.

— А так же — СИК, — глупо хихикнул я и покраснел.

Кот обиженно мяукнул, шерсть его поднялась дыбом, а глаза метнули искры:

— Я по-про-сил бы вас, с-с-с-с-сэр! — отчеканил он ледяным голосом.

— Простите… Я…я… не хотел обидеть тебя… Вас…

Вспышка гнева прошла. Шесть на Кисе улеглась, и он горько воскликнул, не глядя на меня:

— Несть им числа, шутникам такого рода! О, как велико мое долготерпение, но и

оно когда-нибудь иссякнет!

Я подавленно молчал, а Кис, сделав надлежащую, укоризненную, — прямо-таки стыдящую, — паузу, вдруг деловито произнес:

— Ну, где молоко? Чай можешь не лить, это лишнее…