Генри Каттнер - Темный мир

Лениво извиваясь, тонкая струйка дыма поднималась на севере в темнеющее небо. И вновь меня охватила беспричинная тревога, неподвластное разуму желание бежать куда-то сломя голову, желание, овладевавшее всем моим существом время от времени в последние дни. Я сознавал, что для подобной тревоги не было причин. Ведь это всего лишь обычный дым, поднимающийся над заболоченной пустынной местностью не далее, как в пятидесяти милях от Чикаго, где люди давно уже похоронили суеверия под железобетонными конструкциями.

Я знал, что этот дым порожден обычным костром, и одновременно я сознавал, ЧТО ЭТО НЕ ТАК. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что это не обычный костер, я узнавал тех, кто сейчас находился рядом с ним и рассматривал меня сквозь каменную стену, уставленную до потолка толстенными книгами моего дяди-библиофила и увешанную инкрустированными серебром трубками для курения опиума. Здесь же находились доставленные из Индии шахматы с фигурами из золота, шпага…

И вновь картины прошлого поплыли предо мною, и цепкий страх сковал мои члены.

Справившись с ним, я в два прыжка оказался у стены, сорвал с нее шпагу, сжав эфес с такой силой, что побелели фаланги пальцев. В сомнамбулическом состоянии я приблизился к окну и устремил свой взор в ту сторону, где все еще струился дым костра. Я по-прежнему сжимал в руках шпагу, но она не прибавила мне уверенности потому, что это была не та шпага.

— Успокойся, Эд, — раздался за спиной голос моего дяди. — В чем дело? Твой вид напоминает мне… дикаря.

— Это не та шпага, — ответил я, с трудом услышав собственный голос.

Туман наваждения рассеялся. Я уставился на дядю, по-детски моргая глазами и удивляясь, что подобное могло происходить именно со мною.

— Это не та шпага, — вновь заговорил я. — Та, что мне необходима, находится в Камбодже. Она из священной триады талисманов владыки Огня и владыки Воды. Они владеют тремя могущественными талисманами — неподвластным тлению фруктом Куи, раттаном с вечно благоухающими цветами и оберегающей Дух шпагой Як.

Мой дядя пристально рассматривал меня сквозь клубы наполнившего комнату дыма.

— Ты сильно изменился, Эд! — сказал он глубоким мягким голосом. — Я думаю, что это последствие войны и этого следовало ожидать. По всей видимости, ты болен. Прежде ты никогда не интересовался подобными вещами. Не слишком ли много времени проводишь ты в библиотеке над ветхими фолиантами? Я так надеялся, что за время отпуска ты восстановишь утраченные силы. Отдых…

— Отдых не входит в мои планы, — перебил я его с горячностью. — Я пожертвовал полутора годами ради отдыха на Суматре. Ничего не делал, отрешившись от всего в той маленькой паршивой деревушке в глубине джунглей и все ждал чего-то, ждал, ждал…

Я вновь увидел ее пред собою, запах ее коснулся моих ноздрей. Я вновь оказался во власти лихорадочной дрожи, которая сотрясала мое тело, когда я лежал в беспамятстве в хижине, на вход в которую было наложено табу.

Мысленно я перенесся в прошлое, преодолев временной промежуток, измеряемый восемнадцатью месяцами. Я вновь летел в боевом самолете над джунглями Суматры, и все было на своих местах, и я был самым обычным, нормальным человеком. Вторая мировая война близилась к закономерному концу, я был одним из тех, кого она перемалывала в своих жерновах, и все-таки оставался нормальным человеком, уверенным в себе и в своем будущем, и не мучился от собственного бессилия осознать воспоминания, теснившие мою память.

Так было вплоть до того последнего часа, когда внезапно и в одно мгновение упорядоченная жизнь канула за черту неведомого. Теряюсь в догадках, что послужило этому причиной. Самолет устремился вниз, ветви могучих деревьев смягчили, удар, и я отделался легкими повреждениями и несколькими царапинами. Обошлось без переломов, но аспидный мрак окружил меня надолго со всех сторон, а окружающий мир казался чужим и враждебным.

Дружелюбные батаки извлекли мое бесчувственное тело из искореженного фюзеляжа. С помощью своих грубых, странных, но весьма эффективных методов лечения они избавили меня от приступов лихорадки и припадков беспричинной ярости. До сих пор я еще ни разу не задумывался о цене той услуги, которую они оказали, спасая мне жизнь. А ведь у их шамана уже тогда зародились подозрения…

Он что-то знал, покрытый замысловатой татуировкой дикарь, он произносил своим старческим голосом загадочные заклинания над грязной веревкой с многочисленными узлами, над жменью риса и потел при этом от напряжения, природа которого была мне тогда неведома. Помню только размалеванную уродливую маску, витающую надо мной, повелительно-властные жесты распростертых надо мною рук. И странное дело, смысл его слов не был для меня тайной за семью печатями.

«Вернись в свое лоно, душа, где бы ты ни хоронилась: в лесных зарослях, в горных теснинах или на дне глубокой реки. Внемли, я призываю тебя: «тозыба брас» — «яйцо истины Раджи», меелиджа — одиннадцать целебных листьев хинного дерева…»

Поначалу все без исключения батаки относились ко мне с искренним сочувствием. Но вскоре шаман, почувствовав во мне что-то неестественное, чуждое его разуму, при общении со мною стал держаться настороженно. И мне не стоило труда наблюдать, как он все больше и больше удаляется от меня, как меняется его отношение ко мне. Следуя примеру своего священнослужителя, насторожились и батаки. Не мой беспомощный вид вызывал их первобытный страх, а… Что?

В тот день, когда мне предстояло сесть в вертолет и вернуться в цивилизованный мир, в беседе со мною шаман попытался объяснить причину своей отчужденности. Возможно, в тот час он осмелился переступить через грань допустимого…

— Ты всегда должен быть настороже, сын мой. Ты должен прятаться всю свою жизнь, ибо не поддающееся моему разумению разыскивает тебя…

И при этом старец произнес слово, смысл которого остался мне тогда непонятным.

— Оно явилось из иного мира: из страны духов, чтобы выследить тебя. Помни, отныне все магические предметы для тебя табу. Но вряд ли ты убережешься, даже не нарушив запрет, — тебе необходимо завладеть заветным оружием. Но я не могу указать, где оно находится, я пробовал узнать, но мои заклинания оказались бессильны. Отныне ты предоставлен самому себе!

Он был рад, когда я садился в вертолет. Не скрывали своей радости и остальные батаки.

С той поры я не знаю покоя, одна-единственная мысль гложет меня: «Что стряслось со мною? От чего я стал совершенно иным? Лихорадка тому виной? Возможно. Так или иначе, но я не чувствую себя тем человеком, каким был прежде».