Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

Дипольд скрежетнул зубами. Такого вояку, как и островной замок, взять с наскока трудно. Да и длительную осаду отцовский трабант тоже выдержит успешно. И все же…

— Фридрих, я должен… — нахмурился Дипольд. — Отец слишком медлителен в вопросах войны, а значит, решать быстро и поступать решительно теперь должен я. Понимаешь, дол-жен! Следует срочно собирать войска и выступать в поход, пока…

— Позволю себе заметить, его сиятельство не медлителен, но мудр и осторожен, — со всей мягкостью, на которую он был способен, перебил Фридрих. — А я… я тоже скован долгом и словом, данным вашему отцу. Мне надлежит быть при вас.

— Ну и прекрасно! — Дипольд решил зайти с другого бока. — Ты ведь можешь отправиться со мной. Можешь спокойно нести при мне свою службу. Я буду только рад этому…

— Нет, не могу, ваша светлость. На этот счет у меня имеются четкие указания от его сиятельства. Ваш отец не желает, чтобы вы покидали Вассершлос до его возвращения. Возможно, через неделю… быть может, через две…

— О чем ты говоришь, Фридрих! — взорвался Дипольд. — Неделя?! Две?! У меня… у всех нас нет столько времени. Действовать нужно сейчас!

— Нельзя, — прозвучал бесстрастный ответ. — Вам — нельзя. Мне очень жаль, ваша светлость.

— Плен? — криво усмехнулся Дипольд. — Все-таки плен? В замке собственного отца. Плен и персональный тюремщик? Так?

— Нет, — коротко ответил Фридрих. Но тут же честно добавил, как и подобает солдату: — Пока — нет.

— Пока? И что же это значит, позволь спросить?

— Я получил приказ защитить вас, — с каменным лицом и стеклянными глазами неподкупного служаки отчеканил гвардеец. — В первую очередь защищать от вас самих же, от ваших необдуманных поступков. Для этого его сиятельством мне предоставлены самые широкие полномочия. Вплоть до…

— Темница? — сощурил глаза Дипольд. — Цепь и клетка?

На этот раз ему не ответили.

Вернее, ответили не сразу.

— Господин курфюрст редко ошибается, — после долгой паузы произнес наконец Фридрих.

Дипольд больше не слышал в его тоне прежних солдафонских ноток. Посеченный в битвах ветеран говорил обычным человеческим голосом. Голосом умудренного наставника, дающего дружеский совет.

— Я привык ему доверять, — говорил старый гвардеец. — И я прошу вас не упрямиться, а тоже полностью довериться его сиятельству. Поверьте, он не желает вам зла. Господин курфюрст любит вас, как только может любить отец сына. Возможно, он показывал свою любовь не часто, но это так. И все, что делается сейчас, делается ради вашего блага.

Еще пауза. Еще уточнение:

— И ради блага Остланда, разумеется.

Снова — недолгое молчание.

— И ради блага империи тоже.

«Ну, кто бы сомневался! — усмехнулся про себя Дипольд. — Куда же без блага империи, во главе которой скоро встанет мой батюшка-благолюб».

Вслух он сказал иное.

— Видишь ли, Фридрих, то, что, по мнению отца, хорошо для империи, не всегда устроит меня, — дрожащим голосом, едва сдерживая подступающую ярость, произнес Дипольд. — А потому я предпочитаю сам добиваться своего счастья. Я лучше отца и, уж несомненно, лучше тебя знаю, в чем сейчас заключается для меня наивысшее благо. Месть — вот в чем. Месть за унижения и позор, который довелось пережить некоему благородному пфальцграфу по прозвищу Славный.

— Месть следует вершить на холодную голову, ваша светлость, — заметил Фридрих.

— Карлу Осторожному — возможно. Но не мне. Моя месть горяча, как раскаленный в кузнечном горне клинок, и со временем становится лишь горячее. Если ее не залить кровью, если не остудить ее, она — я чувствую это! — сожжет меня изнутри. Сожжет и испепелит. Сгрызет и пожрет. Мне этого не нужно. Так что, пока отец раскачивается, я намерен мстить. Альфреду Чернокнижнику. Лебиусу Прагсбургскому. Всей Оберландмарке. Равно как и тем, кто по своей или чужой воле пытается мне в этом воспрепятствовать. Подумай об этом, Фридрих, крепко подумай. Твой господин стареет. А со стариками… даже с осторожными стариками, даже со стариками-курфюрстами, даже со стариками-императорами… а с императорами — так, пожалуй, в особенности, всякое может случиться. Разное может случиться. Я же молод. И я умею ценить верность не хуже отца. И оказанных услуг я не забываю. А потому очень прошу тебя, Фридрих, не становись у меня на пути. Дай мне возможность уехать сейчас, чтобы не жалеть о своем упрямстве потом.

— Ваша светлость никуда не поедет, — сухо ответил гвардеец. — По крайней мере, до возвращения его сиятельства.

Ох, до чего не хотелось бы!.. Видит Бог, Дипольду вовсе не хотелось прибегать к последнему, крайнему средству. К постыдному, внезапному удару без предупреждения, без надлежащего вызова. Но, видимо, средства этого не избежать. Только так он мог избавиться от навязчивой опеки, от присмотра, сковывающего руки.

Одолеть опытного ветерана-гвардейца в честном поединке никаких шансов нет — это Дипольд понимал прекрасно. Что ж, ради высшей цели… ради святой мести он готов был поступиться даже законами чести. В конце концов, с ним ведь тоже поступили бесчестно. Разве нет?

— Я вижу, с тобой говорить бесполезно, Фридрих, — с тяжким вздохом разочарования выдавил Дипольд. — Ладно, пусть будет по-твоему. Подожду отца, а уж там как сложится…

Пфальцграф понурился, сгорбился, опустил плечи, усыпляя бдительность гвардейца. С видом полной покорности мерзавке-судьбе Дипольд медленно отвернулся и от бойницы, и от стража. И…

И резко, стремительно повернулся снова.

А вот так?!

Еще в развороте Дипольд вырвал из ножен меч — стремительно, молниеносно.

А вырвав — ударил. Как казалось — внезапно, неотразимо. Рубанул что было сил. В невозмутимое, иссеченное морщинами и шрамами лицо отцовского трабанта.

Зь-зь-зьвяк!

Звон и скрежет. Словно из воздуха между клинком пфальцграфа и лицом Фридриха возник меч гвардейца. Как?! Когда?! Откуда?! Этого Дипольд ни заметить, ни понять не успел. Но и отступать он не собирался. Некуда было уже отступать. Да и не хотелось.

И вновь — знакомая кровавая пелена перед глазами.

Жгучая злость и ярость, заставляющие дрожать каждый мускул.

Дипольд ударил снова. Но это так, отвлекающий удар. Потом — смена позиции, выпад с хитрым финтом.

Звяк! Звяк! Клинок Фридриха на долю мгновения опережал меч пфальцграфа и неизменно оказывался в том самом месте, где быть его не должно.

Звяк! Звяк! Звяк! Дипольд, взрыкивая от бессильного гнева, рубил и колол.

Звяк! Звяк! Гвардеец пока лишь оборонялся. Но делал это мастерски. Да, Карл Осторожный знал, кого следует брать в телохранители. И кого приставлять к непокорному сыну с горячим и непредсказуемым норовом.