Алиса Дорн - голова быка

Но "потерянным мальчишкам", прозванным так в честь неизвестной мне новомодной детской книги, удалось вывести подростковую преступность на новый уровень. Самые известные подростковые банды были сконцентрированы в столице: в огромном пятимиллионном мегаполисе для всех находилось место и всегда кто-то был при деньгах. Два года назад там осталась всего одна. "Мальчишки" захватили весь южный край Королевского острова, вынудив своих конкурентов уйти или присягнуть им на веру. "Сорок воришек", "уродские цилиндры", "актеры Вест-холла", шайки, прославившиеся на всю страну и державшиеся на плаву не один год, перестали существовать.

И всего этого "мальчишки" достигли без взрослых. Обычно подобными бандами управляли взрослые преступники, но во главе "мальчишек" стоял подросток по прозвищу Генерал. В газетных статьях описываемый как "лет четырнадцати на вид, хрупкого телосложения и с золотистым ореолом волос", он управлял сотней таких же как он оборванцев, снискавших себе всемирную славу несравнимой жестокостью и изощренностью преступлений. Они не чурались ни перед чем, на их счету был не один десяток убийств и…

… И я понял, к чему клонил Эйзенхарт.

— О, нет, — простонал я. — Только не говорите мне, что вы намеренно взяли в полицию одного из "мальчишек"!

— Конечно же нет! — картинно возмутился Эйзенхарт. — Мы забрали Шона из банды, когда ему было пятнадцать.

— Вы сумасшедший! Вы отправили убийцу ловить убийц — и что, по-вашему, должно из того выйти?

— Шон в жизни никого не убивал, — заверил меня Эйзенхарт. — Он грабил дома. Знаете шутку про Медведей и медвежатников? Что же касается вашего вопроса… — он пожал плечами. — Как говорят наши товарищи с материка, pourquoi pas [4]? Вы случайно не читали мемуары последнего начальника национальной полиции Арнуаля? Он утверждал, что вора может поймать только вор. И я склонен ему верить, особенно если учитывать, что сам месье начальник был не только успешным полицейским, но и успешным преступником. И потом, — добавил он, — у Брэма есть одно очень ценное для полиции качество: благодаря своему прошлому он может добывать информацию там, куда мне хода нет.

— Неужели? — саркастично заметил я. — Вы водите дружбу с держателями игорных домов и достаточно часто сидите в притонах Низа, чтобы знать подавальщиц по именам. Боюсь представить себе, куда вам, как вы выражаетесь, хода нет и что там может заинтересовать полицию.

Эйзенхарт вздохнул и залпом осушил содержимое своего стакана.

— Вот видите, именно это я и имел в виду: вы слишком правильный. Шон — хороший, добрый парень, переживший непростую полосу в прошлом и теперь старающийся всеми силами стать полноценным членом общества. А вы, вместо того, чтобы одобрить это великолепное стремление и закрыть глаза на некоторые недостатки его биографии, вопите, что преступник должен сидеть в тюрьме, — он опять издал тяжелый вздох. — А ведь бедный Шон так старается! Видели бы вы его тогда: бедняга даже пару слов на нормальном языке связать не мог, я уже не говорю о манерах. А теперь — признайте, если бы я вам не рассказал, вы бы так и не догадались, что к чему.

Хотя я прекрасно отдавал себе отчет в том, что Эйзенхарт — вновь — мною манипулирует, я не мог не почувствовать укол совести. Шон Брэмли был образцовым сержантом — исполнительным и достаточно толковым, чтобы ему пророчили хорошую карьеру. Он боялся мертвецов в морге, а за обедом у леди Эйзенхарт обычно сидел, уткнувшись носом в учебник по криминалистике, словом, был мало похож на преступника. Либо он действительно изо всех сил пытался изменить свою жизнь, либо он был самым гениальным актером современности. Второе, как я решил, было маловероятно.

Смирившись с поражением, я пообещал исполнить просьбу Эйзенхарта и отнестись к секрету Шона помягче.

— Но ваш рассказ все равно не проясняет, почему он боится именно меня, — прокомментировал я. — Вряд ли он боится, что я самолично отправлю его в тюрьму.

— Думаю, он не столько боится вас лично, сколько боится вас разочаровать, — заметив мое замешательство, он пояснил. — Брэм из тех, кто очень ценит семью, а вы все-таки его кузен, о котором он слышал столько историй, и, признаюсь честно… Возможно, я тоже ставил вас ему в пример пару раз? Или не пару. Ему нужен был положительный образец, а я на эту роль не слишком гожусь.

В обычной беседе я бы поспорил с ним, насколько меня можно назвать "положительным образцом" и спросил, о каких историях могла идти речь (я знал, что сэр Эйзенхарт по просьбе супруги следил за моими назначениями — где бы я ни был, письма от них всегда приходили по правильному адресу, но не подозревал, что он интересовался моей жизнью более того), но меня царапнуло использованное Эйзенхартом слово. Кузен?

Я не заметил, как повторил этот вопрос вслух.

— Вы не знали, — нахмурился он. — Впрочем, этого следовало ожидать: ваш отец не поощрял общение вашей матери с ее родственниками.

Это было еще преуменьшением. Поднявшись по социальной лестнице, мой отец решил, что семья его жены недостаточно хороша для его нового положения в обществе и запретил матери поддерживать с ними связь, ограничив ее переписку с родственниками только поздравлениями с праздниками. Их упоминание в разговорах со мной тоже не одобрялось, поэтому, по сути, мне о них ничего не было известно до того самого момента, когда Эйзенхарты подошли ко мне на похоронах. И с тех пор я не предпринял ничего, чтобы узнать о семье моей матери больше…

Как-то раз Виктор заметил, что я мало интересуюсь окружающими меня людьми. Это было сильным преуменьшением.

— Я думал, он состоит в родстве с вашим отцом, — признался я. — Они так похожи…

Эйзенхарт рассмеялся.

— Должно быть, вы видели мало Медведей, — это было правдой: хотя рожденные под звездой Медведя были отличными воинами, они плохо переносили жаркий климат колоний. — Они все друг на друга похожи как братья. Нет, Брэм — сын младшей сестры вашей матери. Ну, и моей матери, соответственно.

— Если это так, как он попал в банду "мальчишек"?

— Долгая история, — Эйзенхарт отвел взгляд. — Лучше спросите у него как-нибудь сами.

— Спрошу, — пообещал я, больше себе, чем ему.

— Ладно, вернемся к нашим баранам, то есть, Быкам, — Виктор сменил тему, за что я был ему благодарен. — Как вы уже поняли, никто не знает, чем в последнее время занимался Хевель. Бумаги, которые он добыл, исчезли. Поскольку они нигде не всплыли, мы предполагаем, что они так и не были доставлены его нанимателю. Вероятно, именно по его приказу было совершено нападение на вас — в надежде узнать, куда делись документы. Вернуть бумаги — наша самая большая проблема и наиглавнейший приоритет в расследовании. Вторая наша задача — раскрыть личность его заказчика. К сожалению, ни у министерства внутреннего порядка, ни у четвертого отдела нет никаких сведений на этот счет. Единственная наша зацепка — это татуировка Хевеля. Но и тут возникает сложность: в Лемман-Кливе нет активной анархистской группировки. Мы запросили сведения о связи Хевеля с другими подпольями, но не получили никакой информации. Возможно, он находился в связи с анархистами с материка, но об этом мы ничего не знаем. Вообще странно, раньше у Хевеля не было никакой тяги к политике…