Стивен Дональдсон - Проклятие лорда Фаула

— Все рано или поздно сдаются. Но я собираюсь выжить — и жить так долго, сколько смогу.

Старик весь как-то осел, покосился, словно только что переложил груз пророчества или заповеди на плечи Кавинанта. Голос его звучал теперь совсем слабо:

— Может быть, так оно и будет.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел прочь, опираясь на посох, будто изможденный пророк, уставший от предсказаний. Посох ударялся о тротуар со странным звуком, как если бы дерево было тверже асфальта. Кавинант смотрел вслед развевающемуся на ветру оранжево-коричневому плащу и разметавшимся волосам до тех пор, пока старик не повернул за угол и не скрылся из виду. Потом он встряхнулся и приступил к процедуре ВНК. Но взгляд его задержался на обручальном кольце. Оно едва держалось на пальце, словно вдруг стало очень велико ему.

«Проклятье! — подумал Томас. — На мой счет поступил вклад. Я должен что-то сделать, пока они не начали устраивать против меня на улицах баррикады».

Некоторое время он еще стоял на том же месте, пытаясь выработать план действий. Машинально он поднял взгляд вверх, к каменным головам, венчающим колонны здания суда. В глазах у них было равнодушие, а на губах — судорога отвращения, изогнувшая их в вечной угрозе, непреодолимой и навеки незавершенной. И они подсказали ему идею. Молча послав им проклятие, он снова пошел вдоль улицы. Он решил встретиться со своим юристом и потребовать, чтобы эта женщина, занимавшаяся его контрактами и финансовыми делами, нашла какое-то легальное средство против этой своеобразной черной благотворительности, которая отсекала его от города. «Пусть аннулируют оплату счетов, — думал он. — Они не имеют права оплачивать мои долги без моего на то согласия».

Контора юриста находилась в здании, стоящем возле пересечения двух основных улиц городка, и Кавинанту надо было перейти на другую сторону дороги. Вскоре он уже ждал зеленого света на перекрестке возле единственного в городе светофора. Он чувствовал, что надо спешить, действовать согласно тому, что он решил, прежде чем его отвращение к юристам и всему общественному механизму в целом убедит его в том, что эта решимость была глупостью. Он с трудом подавил в себе искушение перейти дорогу на красный свет.

Светофор долго не хотел менять свой сигнал, но вот наконец зажегся зеленый. Кавинант ступил на переход.

Не успел он сделать и трех шагов, как раздалась сирена. Из боковой улочки, мигая красными огнями, вылетела полицейская машина. На повороте из-за высокой скорости ее занесло в сторону, и она понеслась прямо на Кавинанта.

Он замер на месте, словно его вдруг стиснул невидимый кулак. Он хотел отскочить, но мог только стоять неподвижно, остановленный и удерживаемый на месте невидимой силой, и смотреть на морду несущегося на него автомобиля. На мгновение он услышал безумный скрип тормозов. Потом упал.

Падая, он смутно ощущал, что падение началось слишком рано, что его еще не сбило машиной. Но ничего не мог с собой поделать: он слишком боялся — боялся столкновения. После всех предосторожностей и самозащиты — покончить вот так! Потом в окружающем его городском пейзаже на заднем плане, за солнечным светом и сверкающими окнами магазина, возникла тяжелая тьма, и он услышал визг покрышек тормозящего автомобиля. Свет и дорога стали казаться не более чем рисунком на черном фоне, и теперь этот фон вспучивался, заполняя все вокруг, добрался до него и, поглотив, потащил его куда-то вниз. Тьма изливалась сквозь солнечный свет, словно лучи ночного мрака.

Томас подумал, что видит все это в страшном сне. И совершенно некстати он снова услышал слова старика:

— Будь праведным. Ты не должен сдаваться!

Тьма все лилась и лилась, затопляя день; и последним, что Кавинант еще видел, были красные искры огней полицейской машины — красная молния, горячая и смертоносная, пронзающая его лоб, как копье.

Какое-то время, измерить которое можно было бы только ударами сердца, Кавинант висел в темноте. Пронизывающий пространство луч красного света был единственным устойчивым ориентиром во всей вселенной, которая, казалось, кипела вокруг него. Он чувствовал, что мог бы увидеть тяжелое движение неба и земли, если б только знал, куда надо смотреть; но тьма и горячий красный луч, бьющий в лоб, мешали повернуться, и ему пришлось смириться с тем, что он не увидит бурливших вокруг него течений.

Под давлением этого свирепого излучения он мог вполне отчетливо чувствовать в висках каждый тик своего пульса, словно его разум, а не сердце, выковывал жизнь. Толчки были редкими — слишком редкими для полноты восприятия, испытываемого им. Он не мог их понять, не мог понять, что с ним происходит. Но каждый удар потрясал его, как если бы сама структура его мозга опасно изменялась при этом.

Внезапно это ненавистное световое копье дрогнуло и расщепилось надвое. Он двигался к свету — или свет приближался к нему. Два горящих пятна оказались глазами.

В следующее мгновение он услышал смех — высокий, вызывающий, ликующий хохот, полный триумфа и застарелой злобы. Раздавшийся затем голос был похож на злорадный петушиный крик, предвещающий рассвет в аду, и при этом звуке сердце Кавинанта затрепетало.

— Готово! — закричал клокочущий голос. — Я сделал! Он мой! — и снова перешел в визгливый хохот.

Теперь Кавинант был достаточно близко, чтобы отчетливо видеть глаза. Они не имели ни белков, ни зрачков — красные шары заполняли глазные впадины, и свет бурлил в них, словно лава. Их жар был так близок, что Кавинант чувствовал его своим лбом.

Потом глаза вспыхнули и, казалось, воспламенили пространство вокруг себя. Языки пламени, вырываясь из них, окружили Кавинанта зловещим сиянием.

Он заметил, что находится в широкой каменной пещере. Ее стены ловили и удерживали свет, так что в пещере было светло от одного сверкания этих глаз. Камень был гладким, но разбитым на сотни неправильных граней, словно бы пещеру вырезали с помощью ножей. По всей окружности пещеры, словно открытые рты, зияли ходы. Высоко над головой свод переходил в густой пучок сталактитов, но пол оказался плоским и сглаженным, как будто по нему пробежало множество ног. Сталактиты на вершине свода пещеры испускали слабое свечение, как если бы были раскаленным камнем, так что гроздь их переливалась красным светом.

Пещеру наполняло отвратительное зловоние, ядовитый запах с болезненной сладковатой примесью — горящая сера над испарениями гниющей плоти. Кавинант зажал лицо руками, чтобы не ощущать этой вони и не видеть существа, чьи глаза, казалось, удерживали его, лишали воли.