Надежда Попова - Natura bestiarum.

— Я уже потерял счет всему, — вздохнул Велле, — и даже не стану спрашивать, кто будет возмещать мне все эти разрушения. Понимаю; стечение обстоятельств, кого тут обвинишь… Поэтому небольшая затрата уже, если это кормление будет безвозмездным. Как товарищам по несчастью.

— У меня к тебе еще одна просьба, — остановил его Ван Ален, когда трактирщик развернулся, уходя. — В начале лета я появлюсь здесь снова. Весной, как снег сойдет — будь добр, отыщи мой арбалет раньше, чем его найдет кто-то из твоих постояльцев. Если возвратишь мне его в целости, я в долгу не останусь.

Тот, молча кивнув, отошел к соседнему столу, куда осторожно, кривясь и держась за ребра, подсел Карл Штефан, и Курт махнул рукой:

— Идите к нам, Элиас. Как вы? — осведомился он, когда рыцарь присел рядом, и фон Зайденберг вздохнул:

— Не лучшим образом, майстер инквизитор. Я не успел ничего сделать и, в чем главный позор, пропустил все самое главное.

— Побойтесь Бога, — укоризненно возразил Курт. — Вы убили одну из тварей сами и оказали помощь в убийстве вожака, немалую, причем. Некоторое отсутствие опыта, разумеется, сказалось, однако я признаю, что ваши воинские навыки вполне достойны похвалы.

Рыцарь с сомнением покривился, вздохнув, однако возразить не успел — Карл Штефан, поднявшись, подступил ближе к их столу и старательно кашлянул, привлекая к себе внимание. Курт обернулся, глядя на него с вопросительным ожиданием, и парень нерешительно произнес, переминаясь с ноги на ногу и косясь на охотника:

— Я хотел бы поговорить с вами, майстер инквизитор.

— Да? — подбодрил он, когда Карл замялся, и тот продолжил все более неуверенно:

— Я… хотел вас попросить… Не сдавайте меня.

— Почему я так и знал? — хмыкнул Ван Ален, и тот повысил голос, заговорив чуть тверже:

— Я поговорил с Марией. Она сказала, что зла держать не намерена. То есть, злится, конечно, и злиться будет, но полагает, что я получил уже свое. И я… не знаю, как сказать… Я больше не буду.

— Ну, конечно, — скептически согласился охотник; отставной возлюбленный поджал губы:

— Правда. Я теперь уже знаю, что мои раны не опасны, что… Но вчера я так не думал. Я думал, что умру. Что это конец моей жизни. А жизнь… Так себе была жизнь. Я это навсегда запомню, что вы сказали тогда: готовым надо быть в любую минуту. Я об этом прежде не думал; а ведь может и попросту кирпич на голову свалиться, и что я тогда предъявлю, на последнем суде? Да ничего. Из всех добрых дел за всю мою жизнь — горсть медяков, которые я отсыпал какому-то попрошайке, когда он меня окончательно достал просьбами. Ну, — оговорился Карл Штефан, бросив короткий взгляд на Бруно, — в монастырь я не уйду, да и самым добрым христианином на белом свете стать не обещаю, но ремесло свое забуду.

— Найди работу, — вздохнул Курт, помедлив, и парень неуверенно усмехнулся, кивнув в сторону кухни:

— Уже нашел. Наш хозяин предложил остаться, пока эти дыры не затянутся, а потом — ему с женой ведь теперь нужен помощник. Я сказал, что подумаю, но все зависит от вас.

— Теперь — только от тебя. Однако, — заметил Курт, когда тот довольно улыбнулся, — учти. Я здесь появлюсь еще спустя пару-тройку месяцев или, быть может, через полгода, и проверю, сколь надолго хватило твоего покаянного рвения. Узнаю от Альфреда, что ты выкидываешь какие-то непотребства или что удрал отсюда через неделю после моего отъезда вместе с кассой — найду. И вздерну сам, без всяких магистратских судов.

— И ты ему веришь? — уточнил охотник, когда Карл ушел за свой стол; Курт передернул плечами:

— Знаешь, Ян, вопреки расхожему мнению, многие из осужденных в ночь перед казнью действительно раскаиваются полно и искренне. Когда стоишь на пороге смерти, на кое-что начинаешь смотреть иначе. Парень вчера перепугался до одури; если хотя бы это сумеет его изменить — что ж, неплохо. Разумеется, его усердное самобичевание через пару недель ослабнет, а там и сойдет на нет, но за это время, глядишь, и втянется. Он ведь, по большому счету, бродяга, а такая жизнь рано или поздно надоедает, начинает тянуть к дому, к стабильности… Верно?

— Верно, — в один голос отозвались Хагнер и фон Зайденберг, и Курт усмехнулся:

— Вот и я так полагаю. И, к слову; Элиас, а вы теперь куда? Дальше по дорогам в поисках рыцарского счастья?

— А у меня выбор невелик, — ответил тот со вздохом. — Мне никаких предложений не поступало.

— А остались бы?

— Ну, не конюхом, во всяком случае, — покривился рыцарь. — Лучше я замерзну на дороге или погибну в стычке с грабителями.

— А в вашем возрасте пора бы задуматься о постоянной службе, — заметил Курт, и фон Зайденберг лишь снова вздохнул. — С хорошей оплатой и перспективой обзавестись, наконец, собственным домом; да и семьей когда-нибудь. С вашими навыками и небольшим их усовершенствованием вы вполне могли бы обрести и то, и другое, и третье. Не желаете обдумать эту мысль, Элиас?

— То есть, вы мне что ж — службу предлагаете, майстер инквизитор? — переспросил рыцарь настороженно. — В Конгрегации?

— Вы доказали вашу способность противостоять опасности, — кивнул он, — ваше благочестие временами даже чрезмерно; есть некоторые проблемы с субординацией, но это, думаю, в основном по вине обстоятельств и в некотором роде по недоразумению.

— И что же вы предлагаете мне делать? На какое место хотите определить меня?

— Понятия не имею; обсудите это с начальством. Область применения хорошо обученных бойцов в Конгрегации наиобширнейшая. Подумайте. В ближайшие пару-тройку дней я все еще здесь, в ближайшие несколько месяцев в городе; решитесь — дайте знать.

— Я подумаю, — не сразу отозвался фон Зайденберг, и Курт лишь согласно кивнул, не высказав вслух того, что увидел: думать он не станет; попросту согласиться тотчас же не позволяла гордость имперского рыцаря.

В тесном зале вновь повисла тишина; Хагнер с хмурой задумчивостью смотрел на свою руку с обвитой вокруг цепью, Ван Ален всецело был поглощен завтраком, сам же Курт предавался сочинительским мукам. Сегодня, когда постояльцы пробудятся, утолят голод и несколько придут в себя, надлежит прочесть им долгую и увлекательную сказку — то, что они должны будут рассказывать всякому, кто поинтересуется происходящим здесь в эти дни и особенно ночи. Предать ли в этой сказке Хагнера смерти или же вовсе вычеркнуть его из повествования, он еще не решил и сейчас прикидывал все «pro» и «contra», пытаясь просчитать возможные последствия того или иного решения.

Когда из-за плотно закрытых ставен сквозь свист ветра прорвался знакомый звук, тишина стала гробовой, все вздрогнули, обернувшись к окнам, и Карл Штефан, побелев, оглянулся на их стол с откровенной паникой в глазах.