Марина Дяченко - Ведьмин век

Она смотрит из Ее глаз. Видит, как невозможно расширяются зрачки человека, который…

— Клавдий! Клавдий!

Имя помогает ей. Она кричит, злобно и яростно, и бежит дальше, к выходу, потому что должен же здесь быть выход, должен… выход…

Комната с полом, покрытым апельсиновой кожурой и свечными огарками.

Пустая комната с потолком, поросшим седыми человеческими волосами.

Переход. Она уже была здесь — нет, не была, это другая лестница, пролет обрывается в бездну, на краю сидит, свесив ноги…

— Клавдий?!

Человек оборачивается.

Это не Клавдий. Это тот дядька, который ехал рядом с ней, десятилетней, в междугороднем автобусе, приветливо говорил и угощал яблоком, а сам все норовил провести ладонью по горячему дерматину сидения под нее, под платье, под тощий Ивгин зад…

Она шипит сквозь зубы, не как кошка — как змея. И человек на краю лестницы обрывается и падает в пропасть, и его нескончаемый крик сопровождает Ивгу в ее метаниях…

Закрыто. Закрыто. Пусто; там антикварный магазин, за той дверью бледный Назар, здесь доктор Митец с мандолиной, здесь носатая блондинка, однокашница по училищу, проповедница о лебединой любви…

А там — за железными створками — ее отец. Ей семь лет, доченька, не ходи сегодня гулять… Но я так хочу погулять, папа… Не ходи, прошу тебя… Но я хочу… Тогда иди, доченька, ладно…

Мокрая глина, со стуком осыпающаяся в яму.

Если бы я тогда осталась дома, отец был бы жив…

Она кинулась прочь. Закрывая все двери, захлопывая, стремясь отдалиться от железных створок — и все время возвращаясь к ним; если бы я тогда не ушла… а в тот раз — если бы я сказала все сразу… если бы я в тот раз объяснила… если бы я тогда поняла… если бы я знала наперед…

Эта, сидящая в резном кресле, неподвижная, осыпающаяся от времени статуя — это Я?..

Она рванула очередную дверь — и оказалась в школьном спортивном зале. Ее одноклассники, меленькие, лет по восемь, толпились у противоположной стены, сверкали голыми коленками — все как один в гимнастических трусах… И она подалась было назад, решив миновать этот закоулок собственной души — но на полу лежала, свиваясь кольцами, змея-веревка.

«Идите по нитке… слушайтесь своего естества…»

Испуганно переглядывались мальчики и девочки. Она узнавала — тех, кто травил ее, тех, кто делился бутербродами… Хотя первых было больше… «Делайте так, как велит вам ваша сущность. Покоритесь своему естеству; придет время умирать — умирайте. Придет время оживать — оживайте… Идите по нитке ступня за ступней, не сходите с дороги, это ваш путь, пройдите до конца…»

Но ты уже прошла свой путь, удивленно сказала змея.

Там, в конце зала, стояли уже не полуголые ребятишки — молчаливые женщины с цепкими тяжелыми глазами.

Ты уже прошла свой путь… Ты выбрала, Ивга! Твои дети…

Смерч захватил ее. Смерч носил ее, кругами, спиралью, в звездной пыли, над головой неподвижной статуи в резном кресле, и, пролетая мимо, она заглядывала в огромные равнодушные глаза — свои глаза…

Я пройду. Пройду инициацию.

Но ты уже прошла инициацию!

«Придет время умирать — умирайте. Придет время оживать…»

Она ступила.

Путь ее будет невозможно тяжел.

Она не идет по змеиному телу — она продирается по железному лабиринту внутри железной змеи. И кольчатое тело извивается, желая стереть ее в сочленениях. Не пустить.

Коридор ее суживается. Еще; она ползет, ссаживая кожу на локтях и коленях, на плечах и ребрах; в лицо ей дышит любовь ее детей, естественная, как пар над теплым утренним озером — и поршнем выталкивает ее обратно. Она съезжает на животе, половина уже пройденного пути потеряна, и потеряна уверенность, потому что ей хочется этого всепоглощающего праздника, огней-иголок, неба с глазами, свободы, хищной и напряженной, будто тетива…

Иная сила, которой она не знает названия, захлестывает на ее горле свой немилосердный зов. Она должна пройти. Там, в конце змеящегося тоннеля ждет ее протянутая рука…

Она идет. Она ползет, протискиваясь в железные кольца, закрыв глаза, повинуясь натяжению этого тонкого зова, струны, готовой разорваться, силы, не имеющей названия на ее языке…

Прорыв белой ткани. Нежность; детские руки, тянущиеся к ней сквозь черные лохмотья ночи. Нежность, но без боли, потому что они ее навек, вздрагивает земля, медленный танец, тяжелый танец на барабане, в который превратилось небо, величественный марш, они все идут сюда…

Ее новая сущность слишком могуча, слишком велика и прекрасна, чтобы рваться, пытаясь выскользнуть из себя, словно из нейлонового чулка. Ивгу снова относит назад, к самому началу пути, и железная змея лязгает сочленениями, но ничего не говорит. Еще будучи живой и полосатой, она уже все сказала — «ты уже прошла свой путь»…

И она лежит, разбитая и сломленная. И не видит больше его протянутой руки.

А Она смотрит, как поднимается пламя высокого костра. Выше, выше, еще выше — туда, где между вертящимся небом и вертящейся землей застыла неподвижная жертва…

«Я никогда не был жертвой. Я никогда не был жертвой, и я ничем не жертвую, Ивга. Я делаю то, что считаю нужным».

Откуда голос? Откуда?! Или она сама говорит с собой, желая обмануть, облегчить, оправдать?..

«Посмотри на меня — это не со мной делают, это я делаю, я так решил… Дюнка… Ивга. Я так хочу.»

Назови мне слово, взмолилась она молча. Объясни мне, как это называется у людей, что за имя у этого зова, который держит меня за горло — но все равно не может вытянуть, как называется… Слово, Клавдий, назови мне…

Он молчал. Огонь поднимался и расцветал, и ветер нежно теребил его оранжевые ленточки.

Почему, Клавдий? Ты это делаешь — почему?..

Он молчал.

Тогда неназванная сила хлынула из нее, будто кровь из перерезанного горла. И струна захлестнулась. И потянула ее вперед — через лабиринт, навстречу новой, второй по счету инициации — в новую сущность, для которой не осталось названия.

А ночь давила на лицо — красное, темно-красное, огненно-кровавое, желтые флаги развевающейся луны, великая цель и величественный смысл, прекрасные, теряемые, уже почти потерянные… Уже… почти…

А впереди ждала всего лишь протянутая рука.

И ей казалось, что сейчас она коснется прохладных жестких пальцев.

Мгновение до встречи; доля мгновения, сейчас их руки соединятся, надо только сделать вдох…

Сейчас.

— …А вот сейчас, Рыжая, я тебя с выдающейся личностью познакомлю… Рыжая, что с тобой?..