Мы обнимем смерть - Девин Мэдсон

– Септум?

– Они сами придумали себе имена. Дуос остался и рос как доминус Лео Виллиус. Унуса, Треса, Кватра, Квина, Секстуса и Септума отослали.

– А я убила доминуса Лео Виллиуса? В смысле, настоящего, Дуоса?

Капитан угрюмо покачал головой.

– Сомневаюсь. Они все одинаковы, у них общие воспоминания, и все узнают то, что знает каждый из них, прямо в тот момент, когда это происходит. Они как один человек, живущий в семи телах, – один разум, семь тел. Они – одно целое. Твоей жертвой мог быть любой из них, и тебе никак не заметить разницы. Кроме Унуса. В нем есть нечто… большее, что-то особенное. Это трудно объяснить, но ты поняла бы, если бы его увидела. И знала бы, будь это он.

Капитан переступил с ноги на ногу, не сводя глаз с Лео, которого называл Септумом.

– Ты его боишься.

Он по-прежнему смотрел в пол где-то у моих ног.

– Сам иеромонах его боялся.

Но ведь я прошла долгий путь рядом с Лео, и как могла противилась необходимости его убивать. Он был сыном знатного человека, не знающим тревог и наивным, малость странным и ужасно раздражающим. Но не злым. Не страшным. Во всяком случае, не тогда.

– Значит… – Я помолчала, стараясь облечь свою мысль в слова. – Значит, кем бы ни был тот, кого я убила, он вовсе не ожил?

– Нет.

– Он мертв.

– Да.

– А тот, которого в Мейляне зарезали левантийцы?

– Мертв.

– Что случается, когда они умирают?

Капитан Энеас опять промолчал, лишь едва заметно пожал плечами в ответ. Он не знал. Разумеется, он не знал. Нельзя просто взять книгу и найти на это ответ. И неудивительно, что Торваш захотел его получить.

Я опять посмотрела на лежащего в гробу Септума. И он посмотрел в ответ. Не на покосившуюся деревянную крышу, на меня. Прямо на меня, тем же ясным и пронзительным взглядом, который его братья использовали как оружие.

– Проклятье!

Капитан Энеас отшатнулся, изрыгая длинную вереницу красочных женавских ругательств.

– Вот дерьмище! – заключил он, сделал еще шаг назад и с раскатистым грохотом уронил крышку ящика. – Проклятье! – капитан округлившимися глазами глядел на меня. – Он никогда не делал так раньше.

– Никогда?

– Никогда.

Мы с капитаном Энеасом смотрели так друг на друга еще несколько секунд, показавшихся мне целой вечностью. Мне не стоило идти сюда, надо было настоять на своем и двигаться на север, догонять удравшую в моем Богом проклятом теле Кайсу. Надо было бежать без оглядки, со всех ног.

«Но теперь уже слишком поздно. Нужно выбираться отсюда».

– Пора уходить, – согласилась я вслух. – Ведь все они уже узнали, что мы сейчас здесь? Как и то, что мы вместе.

– Да. Да, они знают. – Капитан Энеас зашагал от стены к стене, разворачиваясь в подсохшей грязи. – Проклятье! – снова рявкнул он, пробегая пальцами по вымокшим волосам. – Нужно уходить. Вы должны помочь мне его унести.

– Почему бы просто не прикончить его, а потом сбежать?

Капитан изумленно вытаращился на меня, челюсть у него отвалилась. Он, похоже, этот вариант не рассматривал. Но взглянув на ящик, покачал головой.

– Нет. Септум, возможно, единственный способ остановить Лео.

– Что значит «остановить»?

– Он… Ты была права, говоря, что он не остановится в Кое, но только не ради Чилтея. Его святейшество вернулся за Септумом, потому что знал – Лео разыскивает этот ящик. Иеромонах намеревался не подпускать Лео Виллиуса к Знахарю, чтобы тот… каким-то образом не сделал его сильнее. Он надеялся… – бормотал капитан, расхаживая взад-вперед. – Он был уверен, что внезапно проснувшийся интерес других Лео к поиску Септума означает… означает, что это пустое тело для них почему-то опасно. Оно их слабость. – Капитан Энеас остановился и обернулся ко мне. – Ваше величество, если не хотите обнаружить, проснувшись однажды утром, что Лео Виллиус – правитель и бог всего, что было когда-то вашим, умоляю вас помочь мне.

– Я помогу, – сказала императрица. Мне пришлось заставить свое сознание взять над ней верх и добавить: – Но как же насчет моего тела?

«Мы должны, Кассандра, – сказала императрица. Это единственная возможность спасти мою дочь. Спасти Кисию».

«И какое мне дело до Кисии?»

«Тебе нет дела ни до чего, но ты в моем теле, а я умираю. Дай мне сделать это. Дай исправить хоть часть того, что я натворила, прежде чем я уйду».

Ее слова пробудили страх, который я старательно подавляла, но он возвращался вместе с терзавшим меня вопросом. Что случится со мной, если это тело умрет?

Стоявший у выхода капитан впился в меня взглядом, чтобы я не отважилась отказаться, словно напоминая о том, что он мог оставить меня тонуть в грязи. Мне плевать на долги, однако императрица права. Лео хочет заполучить Септума, значит, нельзя его отдавать – тому Лео с безумным взглядом, который совсем недавно пытался нас убить.

Я скрестила руки на груди и сердито взглянула на капитана – лучше так, чем признаться, что императрица права. Признать, что я боюсь здесь умереть.

– Хорошо, я помогу, – согласилась я. – Но ты должен сказать «пожалуйста».

Губы капитана дрогнули в настороженной улыбке.

– Неужели?

– Должен. Вечно все забывают про вежливость.

Его улыбка превратилась в гримасу.

– Хорошо, госпожа Мариус. Пожалуйста. Мне нужна ваша помощь.

– Так и быть, помогу. Идем.

Гребень воткнулся в колтун, и горничная цокнула языком. У меня не было времени искупаться, и она просто стерла кровь, как сумела, а министр Мансин постоянно ее подгонял. Он ворвался вихрем, подбирая разные предметы и снова бросая их как попало. Расхаживая туда-сюда передо мной, он спросил:

– Вы помните все это?

Он говорил о Бахайне и левантийцах, о войне и возмездии, о том, что значит быть кисианцем в душе. Слова омывали меня потоком, но я могла думать только о невидящем взгляде Дзая и распухшем торчащем языке. А теперь сидела в его комнате, в его мантии, и на рассвете мне предстояло выступить перед армией, которая готовилась увидеть совершенно другой спектакль.

Мансин остановился.

– Ваше величество? Вы меня слушаете?

– Нет, – отозвалась я, поднимая голову, и горничная снова дернула меня за волосы. – Нам нужен Оямада.

– Это опасный план, ваше величество.

– Гораздо опаснее будет попробовать обойтись без него, – ответила я совершенно ровным тоном. – Вы сказали, что император Кин создал для народа легенду, в которую все с готовностью поверили, но ему это удалось лишь потому, что его уже желали слушать. Никто из этих солдат не станет слушать меня, но Оямаду выслушают.

Министр пожевал губу.

– В ваших словах есть правда, но вряд ли он скажет что-либо в вашу пользу.

– А я думаю, что скажет. Сколько у меня времени?

Он выглянул в окно, где зарождающийся рассвет окрасил ночное небо, истерзанное огнями пожара.

– Немного.

С этими словами он вышел, оставив меня на попечение горничной. Ее руки дрожали, когда она перевязывала мою рану на руке, но с каждым мгновением к ней возвращалось самообладание. Я позволила нарядить меня в драгоценности, сделать прическу и расправить на плечах мантию императора Кина, а когда я хотела положить конец попыткам меня накрасить, она обратилась к министру Мансину, чуть не расплакавшись. Одного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы я сдалась. Выглядела я ужасно. Несмотря на все усилия горничной, темные круги под глазами, всклокоченные волосы, лицо измученное и бледное. Я столько дней бродила по Кисии без нормальной еды и отдыха, что исхудала и вымоталась. Мне нужно было поесть. Поспать. Изгнать воспоминания о лице мертвеца. О ребенке, который должен был стать императором.

Будет еще время его оплакать. Я говорила те же слова о моем брате. О матери. О Рёдзи. Сколько еще жизней мне придется оплакать, когда у меня будет время наконец-то передохнуть? Остановиться.

Горничная снова цокнула языком и тончайшей кистью нанесла вокруг моих глаз косметику. Снаружи постепенно вставало солнце, и пути назад не было.

Вскоре по дому раскатилось эхо