Алексей Семенов - Листья полыни

Былая гарь близ печища Серых Псов уже зарастала травой «сорочьи глаза», и засохшие и отцветшие коробочки ее шуршали тихо в предзимнем ветре.

Волкодав порылся в котомке, достал стеклянную рукоять, купленную двести лет спустя в Кондаре, передал вельху. Тот приложил обломок на место, провел рукой, пробормотал что-то… Рукоять села на место ровно влитая.

— Вот и меч, рассекающий время, — горько усмехнулся вельх. — Тебе ничего не стоит попасть обратно. Скажи мне, когда захочешь.

— Мы должны отыскать третьего. Кто-то ведь написал эту книгу?

Венн вытащил из котомки пергаментный том, обернутый в старые, расползающиеся уже, чудом сохранившиеся холстины. По ним вились писанные составом из крепко заваренных древесных соков письмена на языках многих народов. Более всего по-аррантски. Искусно, рукою живописца, выведенные буквицы начинали строку там, где ткань пересекала ржаво-бурая полоса. В том же месте, по полосе, ткань была сшита прочной и грубой нитью, словно это была рубаха на чьем-то теле, по которой пришелся удар меча.

Вельх скоро перелистал желтоватые страницы, пахнущие полынью, морем и поющим небом Восходных Берегов.

— В его сердце был осколок моего меча. Потому он видел мир зорче других и сумел составить «Вельхские рекла». Жаль, что он не вписал своего имени. Должно быть, копье или меч мергейта наткнулись в его сердце как раз на этот осколок. Он остался жить, но забыл о нас. Так же и Гурцат выжил, когда я поразил его стеклянным мечом. Я разрубил черное облако в его сне, и его разъятая душа снова стала целой. У него больше нет той силы, что была. В Вечной Степи найдется немало смелых воинов, чтобы сменить этого хагана. Халисун не пал, и мергейты пошли на прибрежный Нарлак. Но нас это уже не должно тревожить. Для нас война закончилась.

— Да, — кивнул Волкодав, садясь рядом с Брессахом на приволоченное кем-то сюда бревно. — Булан опять ушел с караваном. А принцесса опять выходила на площадь, и роза была вплетена в волосы… Мы идем на Восходные Берега?

— Да, — откликнулся Брессах Ог Ферт. — Он должен быть там, если я что-нибудь знаю об этом мире.

Черный пес внимательно следил за людьми и тут же вскочил, едва они поднялись с бревна, приветливо махнул хвостом и порысил вперед, зная, какой тропой следует выходить с гари на дорогу, к роднику. Сквозь пустой и облетевший лес было видно далеко, до самого соснового бора, темнеющего зимней уже зеленью впереди. Дымное с бледной, размытой синевой небо смотрело на засыпающую под лиственным походным плащом землю, силясь прочесть странные письмена ее густых и застывающих уже снов.

Отчет Эвриха Иллирия Вера, смотрителя анналов

Истории Обитаемого Мира книжного хранилища при тетрархии

города Лаваланга, что в Аррантиаде,

божественному басилевсу аррантов,

Царю-Солнце Каттону Аврелиаду,

ныне благополучно царствующему,

об исследованиях рукописей, повествующих об истории

Последней Войны, заканчивается так:

«Известно также и о другом взгляде на то, как завершились события, описанные в представленном тебе, о божественный, сочинении.

Как заключаю я на основании тех рукописей, что оставил мне, со мною расставаясь, мой друг Волкодав из рода Серых Псов, племени веннов, обитающих в лесах по великой и полноводной реке, которую они зовут Светынь, стеклянным мечом Брессаха Ог Ферта в битве на равнинах Халисуна сражался Волкодав. Это произошло оттого, что все трое слились в одном теле, но, как это произошло и какие волшебства были тому причиной, рукопись умалчивает. Я склонен видеть в том участие колдовства и ворожбы, известных помянутому Брессаху Ог Ферту. Копье мергейта действительно ударило в сердце Зорко и сломалось, не убив никого из троих, но осколок колдовского меча, о который сломалось копье, ушел из сердца Зорко, и он перестал видеть сквозь золотой талисман. Все трое немедля забыли то, что они наконец обрели, сохранив лишь смутные образы и ощущения былого единства.

Стремясь раскрыть тайну талисмана, Зорко возвратился к вельхам и в конце концов ушел в страну духов. Мой друг Волкодав искал источники книги „Вельхские рекла“. Брессах Ог Ферт усердствовал в том же, ибо желал поймать за хвост то, что поймал некогда во сне, чтобы увидеть и прочесть этот сон наяву.

На поле Последней битвы Волкодав обрел осколок стеклянного меча Брессаха Ог Ферта, выбитый из сердца Зорко. Брессах же — голос своего воссоединенного меча, по нему нашел Волкодава. Восстановить меч, по преданию, способны были лишь только Кредне и Лухтах из Волшебного Дома. Брессах Ог Ферт, зная к ним дорогу, прошел ее вместе с Волкодавом. Там они встретили Зорко, но тот не узнал стеклянный меч, а они — золотой талисман, потому что о них еще не были сделаны специальные записи в книге.

Черный пес вывел каждого из троих на свою дорогу. Волкодав принес с собой груду рукописей и завещал ее мне, поскольку у него недоставало времени заниматься ими. Если же вспоминать о Гурцате Великом, то сколь же мало достоин он упоминания в сравнении с теми, о ком повествуют эти листы! Я же, рассматривая эти хроники, также ничего не понимал до времени, пока в книгохранилище Лаваланги не обнаружились счастливым образом рукописи Зорко.

Сопоставляя все, я, Эврих Иллирий Вер, почитаю долгом своим и вменяю себе в обязанность завершить сию книгу и самому отправиться на поиски Зорко, сына Зори, Волкодава и Брессаха Ог Ферта, поелику намедни узрел во сне черного пса и вижу в сем знамение богов…»

Далее на полях помещена краткая схолия:

«Что же до рассуждений Зорко, сына Зори, о лепестках, составляющих розу, и вечном поиске божественной ее сердцевины путем собирания множества лепестков, то на это следует сказать, что Зорко, сам того не предполагая, составил свою книгу так, будто каждый из тех, о ком он говорит, сам является лепестком. Иное дело, что, сравнивая сладчайший аромат роз и ту полынную горечь, коей пропитаны холщовые страницы книги, я пошел бы против божественной истины, сказав, что Зорко удалось составить книгу о сладостной части нашего земного существования. Скорее же преуспел он в описании многих печалей и скорбей, что сопровождают всякого в мимолетном касании текущего помимо нас времени. Сам Зорко часто речет о полынном вкусе знания о земле. Засим, прибегая к предоставленной самим летописцем фигуре языка, склонен я поименовать это собрание пергаментов отнюдь не лепестками розы, но листьями полыни».