Нил Гейман - Океан в конце дороги

Я стал вращать пинцет, думая, как мне кажется, про спагетти на вилке, и накручивать на него червя. Он сопротивлялся, но мало-помалу я выкручивал его, а потом он совсем застрял.

Я чувствовал, как у меня внутри он упирается, словно жила, цепляясь за липкие стенки эластичного канала. Я наклонился, насколько это было возможно, дотянулся левой рукой до барашка с красным пятном посередине и пустил горячую воду. Вода лилась из крана в сливное отверстие минуты три-четыре, пока не пошел пар.

Тогда я вытянул ногу и правую руку, крепко сжимая пинцет, а с ним и ту часть червя, что мне удалось из себя извлечь. Место, где был пинцет, я подставил под кипяток. Вода окатила ступню, но мои подошвы так огрубели от частой ходьбы босиком, что я не сильно боялся. Вода обожгла пальцы, но я был к этому готов. А червяк нет. Я ощутил, как он извивается внутри меня, пытаясь увернуться от горячей воды, как он слабеет. Победно я орудовал пинцетом, будто избавлялся от самого ненавистного существа в мире, и оно, поддаваясь, сопротивлялось мне все меньше и меньше.

От горячей воды оно совсем размякло, и я упорно тянул, пока оно почти полностью не вылезло. Но я был слишком самонадеян, нетерпелив и торопился праздновать победу: я дернул слишком быстро, слишком резко, и весь червяк оказался у меня на ладони. Его кончик, показавшийся из стопы, был неровный и сочился слизью, как будто оторвался.

Но если что-то и осталось у меня в ноге, то самый мизер.

Я с интересом рассматривал червя. Он был темно-серый и светло-серый, в розовых прожилках и с кольцами, как обычный земляной червь. Сейчас, когда его вытащили из горячей воды, он вроде бы оживал. Я держал его пинцетом за голову (голова ли это была? Откуда мне знать?), а тело свисало, дергаясь и извиваясь по всей длине.

Мне не хотелось его убивать — я не убивал животных, если можно было обойтись без этого, — но от червя нужно было избавиться. Он был опасен. Я в этом не сомневался.

Я подержал извивающегося червя под струей горячей воды над сливным отверстием. И отпустил, наблюдая, как он исчезает в водостоке. Я оставил воду открытой, вымыл пинцет. Заклеил дырку в стопе кусочком лейкопластыря, заткнул ванну пробкой, чтобы червяк не выкарабкался обратно до того, как закроется кран. Я понятия не имел, умер ли он, но не думаю, что вы бы вылезли назад из нашего водостока.

Я положил пинцет туда, где его взял, — в зеркальный ящик, закрыл створки и посмотрелся.

Меня занимал вопрос, в то время я частенько над этим думал, кто я и что за существо стоит по эту сторону зеркала. Если лицо, которое я видел там, было мною, а я знаю, что оно мною не было, потому что я — это я, что бы с моим лицом ни случилось, тогда что же такое я? И что за существо стоит и смотрит?

Я вернулся в комнату. По графику это была моя ночь, и дверь была открыта, я подождал, пока сестра заснет, чтобы не наябедничала, и потом при рассеянном свете из коридора читал «Тайны „Секретной семерки“», пока сам не уснул.

Кстати, еще кое-что: когда я был маленьким мальчиком, наверное, трех-четырех лет отроду, я вроде как был чудовище. «Ты был маленький мамзер», — твердили мне тетки по разному поводу, когда я таки дотянул до взрослых лет и мои ужасные детские проделки можно было вспоминать с издевкой. Но на самом деле я не помню, что был чудовищем. Помню, только хотел все делать по-своему.

Ребенок, не каждый, конечно, думает, что он бог, и ни за что не успокоится, если остальные смотрят на мир как-то иначе.

Но я уже не был ребенком. Мне исполнилось семь. Когда-то я ничего не боялся, а теперь был ужасно напуган.

Не происшествие с червем в стопе испугало меня. Об этом я никому не сказал. Хотя на следующий день в голове крутился вопрос, часто ли у людей заводятся в ноге червяки, или это случилось только со мной на поляне под оранжевым небом на краю фермы Хэмпстоков.

Проснувшись, я отлепил пластырь и с облегчением обнаружил, что дырка начала затягиваться. На ее месте было лишь розовое пятно, похожее на гематому.

Я спустился вниз позавтракать. Мама выглядела счастливой. «Хорошие новости, дорогой, — начала она. — Я нашла работу. В оптике „У Диксонов“ требуется офтальмолог, и они хотят, чтобы я начала сегодня после обеда. Я буду работать четыре дня в неделю».

Я был не против. Я прекрасно обходился один.

«У меня есть еще хорошие новости. Кое-кто приедет за вами присматривать, пока меня нет дома. Ее зовут Урсула. Она будет спать в твоей старой комнате на самом верху. Она — наподобие экономки. Будет следить, чтобы вы, дети, были накормлены, и убираться — у миссис Уоллери заболело бедро, и она говорит, что сможет вернуться только через несколько недель. У меня прямо камень с души — кто-то здесь будет, пока мы с папой на работе».

«У вас же нет денег на это, — буркнул я. — Вы же сами сказали, что у вас больше нет денег».

«Вот поэтому я и буду работать офтальмологом, — объяснила она. — А Урсула будет нянчиться с вами за еду и ночлег. Ей нужно остаться здесь на несколько месяцев. Она позвонила сегодня утром. У нее прекрасные рекомендации».

Я надеялся, что она хотя бы окажется милой. Предыдущая экономка Гертруда, за полгода до этого, вовсе не была милой: она любила нас разыгрывать, например, специально заправляя постель так, чтобы мы в ней путались и не могли выбраться, а мы этих ее шуток не понимали. В конце концов мы вышли к дому с плакатами «Ненавидим Гертруду» и «Терпеть не можем стряпню Гертруды», стали подкладывать ей в кровать лягушат, и она уехала обратно к себе в Швецию.

Я взял книгу и пошел в сад.

Был теплый весенний день, светило солнце, и я вскарабкался по веревочной лестнице на нижнюю ветку большого бука, устроился там и стал читать. С книжкой мне было все нипочем: я унесся далеко, в Древний Египет, и узнал о Хатор, о том, как она преследовала египтян, превратившись в львицу, и порешила стольких, что пески Египта побагровели, как ее смогли победить, лишь смешав пиво, мед и снотворное и выкрасив эту смесь в красный, как она приняла смесь за кровь, выпила ее и уснула. А потом Ра, отец всех богов, сделал ее богиней любви, чтобы раны, которые она наносила людям, отныне были только сердечными.

Я все думал, почему боги так поступили. Почему они просто не убили ее, когда появилась такая возможность.

Мне нравились мифы. Они не были историями для взрослых или детей. Они были лучше. Лучше, и все.

Я никогда не понимал историй для взрослых, и начало там было слишком затянуто. После них мне казалось, что у взрослых свои секреты, масонские заговоры, мистификации. Почему они не хотели читать про Нарнию, таинственные острова, контрабандистов и опасных волшебниц?