Терри Пратчетт - Народ, или Когда-то мы были дельфинами.

Он протянул руку. Девчонка завизжала, отвернулась, что-то щелкнуло, из одного конца металлической штуки вылетел фонтан искр, а из другого конца очень медленно выкатился маленький круглый шарик и упал в грязь, девчонке под ноги. Мау с благоговейным ужасом понял, что у нее на ногах какие-то… штуки; они выглядели как черные стручки, и на них не было пальцев.

Девчонка смотрела на него круглыми от ужаса глазами.

Мау осторожно забрал металлическую вещь, а девчонка отскочила к борту каноэ и прижалась к нему, как будто это Мау был призраком.

Металл вонял горько и омерзительно, но это было неважно. Эта штука делает искры. А Мау знал, зачем нужны искры.

— Благодарю тебя за дар огня, — произнес он, подобрал свой топор и обратился в бегство, пока девчонка не сделала с ним чего-нибудь ужасного.

На пляже, среди мешанины обломков, Мау склонился над своей работой. Трухлявый сук был только началом. Кроме этого, Мау прочесал лес в поисках сухих веточек и коры. Их всегда можно было найти, даже после сильного дождя, и Мау аккуратно рассортировал добычу на маленькие кучки — от травы до довольно толстых веток. Он сложил кучку из скомканной сухой коры бумажной лианы, добавил древесной трухи и очень осторожно взял в руки вещь, которая делала искры.

Если оттянуть назад вот этот кусок металла с верхней стороны, пока он не щелкнет, а потом потянуть за кусок металла снизу и позаботиться, чтобы пальцы не оказались на пути — во всяком случае, во второй раз, — тогда что-то вроде металлического когтя царапает темный камень, расположенный в глубине металлической штуки, и рождаются искры.

Он попробовал еще раз, держа делатель искр почти вплотную к кучке трухи, и задержал дыхание: несколько искр упало на тонкую пыль, оставив черные следы.

Мау подул на кучку, прикрыл ее ладонями, и к небу поднялась тонкая струйка дыма. Мау продолжал дуть, и на свет с треском родился язычок пламени.

Началось самое трудное. Мау осторожно подбрасывал в огонек топлива, подкармливая его травой и корой и ожидая, когда огонь будет готов к первой ветке. Каждое движение было продуманным, потому что огонь очень легко спугнуть. Только когда пламя уже трещало, шипело и плевалось, Мау рискнул положить в него первую тонкую веточку. На миг он испугался, что огонь вот-вот подавится ею, но языки пламени тут же взмыли опять и вскоре запросили еще. Ну, в топливе недостатка не было. Поломанные деревья валялись повсюду. Мау подтащил их к огню, и когда вода из них выкипала, они вспыхивали одно за другим. Мау подкинул еще дерева, в воздух полетели искры и пар. Тени скакали и плясали на песке, и пока огонь горел, он создавал ощущение жизни.

Через некоторое время Мау выкопал ямку на краю костра, закопал безумные клубни, так чтобы они только-только покрылись песком, и нагреб сверху пылающих углей.

Потом он лег у костра. Когда он последний раз сидел у костра здесь, дома? Воспоминания вернулись, захлестнули его, и Мау не успел их остановить. Это было, когда он последний раз ел как мальчик, вместе со всей семьей, а по традициям Народа вся семья — почти то же самое, что весь Народ. Мау ел последний раз, потому что следующий раз он поест на острове Мальчиков, уже как мужчина, который больше не живет в хижине для мальчиков, а спит в доме для неженатых мужчин. Он ел мало — был слишком возбужден. И испуган тоже, потому что в голове у него только начала укладываться мысль: все происходящее касается не только его, но и его семьи. Если он вернется готовый к татуировкам, положенным мужчине, и, конечно, к… тому, что делают ножом, и при этом нельзя кричать, это будет торжество и его семьи тоже. Это будет означать, что его правильно воспитывали и он научился Чему Положено.

Костер потрескивал, дым и пар поднимались вверх, в темноту, и Мау увидел в свете огня своих родных: они наблюдали за ним и улыбались ему. Он закрыл глаза и постарался отогнать толпу воспоминаний.

Отправил ли он в темные воды кого-то из своих родных, когда шел по стопам Локахи? Может быть. Но этих воспоминаний у него не было. Он лежал, скрюченный в сером теле Локахи-Мау, пока часть его передвигалась туда и обратно, делая то, что нужно, отпуская мертвецов в море, чтобы они стали дельфинами, а не пищей для свиней. Надо было спеть погребальную песню, но его никто не научил словам, так что он просто выпрямлял руки и ноги тел, насколько мог. Может быть, он видел их лица, но та часть его, что видела, умерла. Он попробовал вспомнить лицо своей матери, но ничего не видел перед собой, кроме темной воды. Зато он услышал голос матери — она пела песню про бога огня и про то, как Женщине — Бумажной Лиане надоело, что бог огня преследует ее дочерей, и она связала его огромными жгутами лианы; младшая сестра Мау на этом месте всегда смеялась и начинала гоняться за ним со жгутами… Но волна прошла по душе Мау, и он очень обрадовался, что она смыла это яркое воспоминание.

Он чувствовал, что у него внутри дырка чернее и глубже темного течения. Все исчезли. Все было не на своих местах. Он был здесь, на безлюдном берегу, и ему ничего не шло на ум, кроме глупых детских вопросов… Почему все кончается? А как все начинается? Почему хорошие люди умирают? Чем занимаются боги?

Это было трудно, потому что мужчинам в числе прочего Положено не задавать глупых вопросов. И вот маленький синий краб-отшельник вылез из своей раковины и бежит по песку, ища новую, но ее нигде не видно. Бесплодный песок простирается во все стороны, и остается только бежать…

Мау открыл глаза. Остались только он и девчонка-призрак. Настоящая ли она? А сам-то он настоящий? Интересно, это глупый вопрос или нет?

Сквозь песок просочился запах клубней. Желудок подсказал Мау, что, по крайней мере, еда настоящая, и Мау обжег пальцы, выкапывая клубни из песка. Один подождет до завтра. Второй клубень Мау разломал пополам и погрузил лицо в пышную, хрустящую, горячую, ароматную мякоть. И уснул с набитым ртом, а тени все водили хороводы вокруг костра.

Во тьме, в останках «Милой Джуди», вспыхнула спичка. После некоторого звяканья и скрежета зажглась наконец и лампа. Лампа была цела, но приходилось экономить керосин, потому что запасов керосина не нашлось. Скорее всего, они были в самом низу. Кажется, абсолютно все было в самом низу. Хорошо, что она успела обернуться матрасом до того, как «Милая Джуди» поплыла через лес. Она по гроб жизни не забудет треск и вопли. Она слышала, как расселся корпус корабля и треснули мачты, а потом услышала тишину, и это было хуже всего.

Она выбралась наружу, в парное утро, полное птичьих песен. Большая часть «Джуди» была раскидана по тропе за спиной, а в голове билось одно: «Тропическая лихорадка».