Лорел Гамильтон - Поцелуй теней

Наслаждаясь этой небольшой болью, я потянулась, проверяя, что именно болит. Боль напоминала крепатуру после хороших упражнений с тяжестями и бегом, только болело в других местах. Не могу припомнить, когда я в последний раз просыпалась с ощущением секса, поющего во всем теле как шелковый кровоподтек. Давно, наверное.

Китто счел за честь, что я позволила ему себя отметить, чтобы все теперь знали, что он был моим любовником. Не знаю, понял ли он, что сношение со мной ему никогда не светит, но этого он сегодня ночью и не просил. На самом деле он был абсолютно покорен, делал, что его просили или приглашали делать, никогда не выходя за эти пределы. Идеальная аудитория, потому что, пока его не звали, его просто не было, а когда звали, он выполнял указания лучше любого мужчины, с которым мне приходилось бывать.

Я села, и волосы Холода соскользнули с меня, погладив как живые. Я запустила пальцы в свои позорно короткие волосы. Сейчас, когда я вновь открылась как принцесса Мередит, я могу их отрастить снова. От прикосновения к волосам заныли запястья, и это к сексу отношения не имело. Бинты на руках не пережили ванны, и надо было бы сначала снова перевязать запястья, но сегодня утром следы колючек уже почти стерлись, зажили, как будто были недельной или большей давности, а не были нанесены меньше суток назад. Я потрогала заживающие раны. Так быстро у меня никогда порезы не проходили. Китто, наверное, укусил меня после четвертого раза, иначе укус зажил бы уже сильнее. Забавно, что меня исцеляет именно секс. Впрочем, мы пока этого еще не знаем наверное.

Мне остался уголок простыни, но все остальное было намотано на Холода. Он из тех, кто тянет одеяло на себя, а в комнате было прохладно. Я потянула простыню и за все свои труды была вознаграждена лишь сонным мычанием протеста. Поглядев на гладь его спины, я додумалась, как можно отобрать у него одеяла.

Я лизнула его вдоль спины вниз – он тихо застонал. Я наклонилась над ним и стала проводить языком влажную черту вдоль его позвоночника.

Холод медленно поднял голову с подушки, как разбуженный от глубокого и темного сна. Глаза его еще не навелись на резкость, но когда он на меня посмотрел, медленная и довольная улыбка заиграла у него на губах.

– Тебе еще не хватило?

Я припала к нему всем телом, хотя ниже талии нам мешали соприкоснуться простыни.

– Никогда не хватит.

Он засмеялся – тихим, приятным горловым смешком – и перекатился на бок, подпершись локтем. И при этом освободил простыню. Я вытащила ее из-под него, чтобы накрыть Китто, который вроде бы крепко спал.

Рука Холода обняла меня за талию, увлекая обратно на кровать. Я опустилась спиной на подушки, и он наклонился тихо поцеловать меня в губы. Я завела руки ему за плечи, за спину, привлекая его к себе.

Он положил колено мне на ноги, между ними, сделал первое движение, чтобы оказаться сверху, как вдруг застыл, и выражение его лица резко изменилось на внимательное, почти испуганное.

– В чем дело, Холод?

– Тихо.

Я затихла. Он – телохранитель. Что там – люди Кела? Сегодня последний день, когда Кел может меня убить, не расплатившись за это жизнью. Холод скатился с кровати, подхватил с пола свой меч, Поцелуй Зимы, и метнулся к окну размытой серебряной молнией.

Я вытащила из-под подушки пистолет. Китто проснулся и дико оглядывался по сторонам.

Холод отдернул от окна шторы, и меч его не успел дойти до стекла, как он снова застыл. На той стороне окна был человек с фотоаппаратом. На миг я увидела, как он вскинул удивленное лицо, но тут кулак Холода пробил окно и схватил репортера за шиворот.

– Холод, не убивай его!

Я подбежала к окну, голая, все еще с пистолетом в руке. С грохотом распахнулась за спиной дверь, и я обернулась, уже сняв пистолет с предохранителя и наставляя его на дверь.

В дверях стоял Дойл с мечом в руке. На миг мы застыли, глядя друг другу в глаза (Дойл успел заметить пистолет), потом я опустила ствол к полу, и Дойл, захлопнув ногой дверь, шагнул в комнату. Он не стал вкладывать меч в ножны, а бросил его на кровать, направляясь к Холоду.

Лицо репортера приняло тот багрово-синий оттенок, который ясно говорил, что дышать он не может. Лицо Холода нельзя было узнать – так оно перекосилось яростью и гневом.

– Холод, ты его задушишь!

Дойл уже стоял рядом с ним.

– Холод, если ты убьешь этого репортера, королева накажет тебя за это.

Холод ни меня, ни его не слышал, будто был где-то далеко, где не было ничего, кроме его руки на горле этого человека.

Дойл зашел сзади и ногой пнул его в поясницу. Удар был такой, что Холод наполовину влетел головой в окно, разбивая остаток стекла, но репортера выпустил.

Он повернулся с окровавленной рукой, и глаза его стали дикими.

Дойл встал в боевую стойку, без оружия. Холод бросил меч на пол и тоже принял стойку. Китто свернулся посередине кровати и смотрел вытаращенными глазами.

Я подошла к шторам, чтобы их закрыть, и увидела, что к нам стаей гончих несутся репортеры – некоторые на ходу щелкали фотоаппаратами, другие вопили:

– Принцесса! Принцесса Мередит!

Я закрыла шторы, чтобы между ними не осталось щели, но это долго не протянется. Надо быстро убираться в соседний номер, где спали Гален и Рис. На деревянной спинке кровати лежал мой пистолет. Я пошла к нему, Китто меня увидел и нырнул под кровать с другой стороны.

Выстрелила я только один раз, и эхо загремело в комнате. Эти двое повернулись ко мне, сверкая белками диких глаз. Я направила ствол в потолок.

– Там репортеров штук сто, и сейчас они на нас навалятся. Надо бежать в другой номер, и быстро!

Никто со мной не стал спорить. Мы с Холодом и Китто похватали простыни и одежду и успели в соседний номер раньше, чем в открытое окно стали лезть репортеры. Дойл шел в арьергарде с оружием. Потом он, Гален и Рис вернулись за багажом. Я вызвала полицию и сообщила, что в наш номер вломились репортеры.

Мы, трое голых, оделись в ванной по очереди – не ради приличий, но потому что там не было окон.

Когда я появилась из ванной с охапкой туалетных принадлежностей, Дойл и Гален сидели в единственных двух креслах в номере. Больше никого не было. Они оба сидели с типичными физиономиями охранников – непроницаемыми и ничего не выражающими. Но что-то было в их манере держаться, что-то непривычное.

– Что случилось? – спросила я.

Я ходила нормально – забыла, что лодыжка у меня вроде бы вывихнута или растянута, пока Гален не напомнил. Эти оба промолчали, и я занервничала.

Они переглянулись. Дойл встал. Он сегодня был в черных джинсах и черных ботинках. Их можно было бы даже принять за туфли, если не знать точно, на что смотришь. Рубашка черная, с длинными рукавами, шелковая и с виду похожая на шелк, переливающаяся на фоне черной кожи Дойла. Чернота наплечной кобуры отлично сливалась с этим фоном. Даже пистолет у него был черный – десятимиллиметровая "беретта", старая модель.