Тим Пауэрс - Врата Анубиса

Когда он снова обрел способность видеть, он заметил, что Романелли облегченно улыбается, а по впалым щекам его катятся слезы.

– Ладья Ра! – шептал он. – Священная Месектет, на которой солнце проплывает двенадцать часов тьмы от заката до рассвета! И я плыву на ней – и на заре, когда мы вновь выплывем в мир смертных, я буду плыть на ладье Манджет, ладье утреннего неба, и воскресну!

Слишком измученный, чтобы думать об этом, Эшблес откинулся на кожу, под которой, как ему показалось, пульсирует кровь. Плач, который он слышал всю ночь, стал отчетливее и как будто ближе, и теперь он звучал как мольба. Эшблес повернул голову и через низкий фальшборт взглянул на берег – там протягивали руки вслед проплывающей мимо ладье какие-то неясные фигуры; судя по всему, они-то и плакали. Через равные промежутки на берегу стояли высокие столбы – отмечавшие часы, как он понял, – со змеиными головами на верхушках; и каждый раз, когда ладья миновала очередной столб, змеиные головы на мгновение превращались в склоненные человеческие.

Эшблес сел и только тут заметил, что ладья, собственно, и не ладья, а огромный змей, расширяющийся примерно посередине наподобие развернутого капюшона кобры, а нос и корма – живые змеиные головы на тонких шеях.

«Вот оно, – подумал он. – Двенадцать Часов Тьмы. Вот о чем я писал. Я плыву в ладье, которую могут увидеть только умершие».

Он ощущал, что диск живой – то есть нет, разумеется, мертвый, но одушевленный – и что двое безбилетников ему безразличны. Высокие фигуры на корме – вроде бы люди, но со звериными и птичьими головами – тоже полностью их игнорировали. Эшблес снова откинулся на палубу.

Спустя некоторое время ладья проплыла в туманные врата, по сторонам которых высились два саркофага размерами с телеграфный столб, фигуры на берегу заметались и заплакали громче, и сквозь их жалобные стенания ему слышался негромкий металлический лязг. – Апоп! – кричали призраки. – Апоп! И тут он увидел, как еще одно черное пятно поднимается из воды, и понял, что это змеиная голова, такая гигантская, что по сравнению с ней их ладья показалась маленькой игрушкой. Из пасти свисало что-то, похожее на человеческие тела, и змей, мотнув головой, расшвырял их во все стороны и, изогнувшись, навис над ладьей.

– Змей Апоп, – прошептал Романелли, – Апоп, чье тело покоится в глубинном царстве, где тьма сгущается настолько, что становится твердью. Апоп чует, что на ладье плывет душа, не достойная выплыть на рассвете. – Романелли улыбнулся. – Впрочем, ты мне больше не нужен.

Не в силах даже приподняться на локте, Эшблес беспомощно смотрел, как абсолютно черная голова заслоняет весь мир над ним. Воздух наполнился могильным холодом, и когда змей распахнул свою чудовищную пасть, ему показалось, будто он видит в глубине далекие черные звезды антимира, словно пасть эта была вратами во Вселенную абсолютного холода и отсутствия света.

Эшблес закрыл глаза и вверил свою душу любым милосердным богам, если таковые хоть где-то еще остались.

Пронзительный визг заставил его снова открыть глаза, в последний раз, как он надеялся… и он увидел распадающуюся фигуру доктора Романелли, падающую вверх, прямо в бездонную черную глотку.

Скорее для уверенности Джеки глянула сначала на темный запад, где широкая Темза сворачивала у Уайтхолла на юг, потом снова посмотрела на восток.

Да, небо определенно начинало светлеть. Она облегченно улыбнулась. На фоне предрассветного небосклона можно было уже разглядеть темные арки Блекфрайерского моста.

Она перевела дух и села на низкий каменный парапет. На илистом берегу чуть выше арок Адельфи становилось свежо – она плотнее запахнула пальто, но все равно ее пробирала дрожь. «Ясное дело, это совершенно безнадежно, – подумала она, – и все равно я дождусь рассвета, чтобы посмотреть, не вынесет ли Эшблеса куда-нибудь сюда – вдруг он еще не был мертв, когда падал мимо меня в том подземелье, вдруг он смог добраться до подземной реки и успел спуститься по ней, прежде чем началось это страшное… отвердение?»

Она зябко передернула плечами, для успокоения посмотрела на светлевший с кагкдой минутой горизонт и позволила себе вспомнить подробности бегства из подземелий.

Она взяла Кольриджа за руку и начала осторожно нашаривать дорогу обратно по коридору, когда ее поразила внезапная тишина. Стихли не только далекий плач, но и малейшие колебания воздуха, шорох от бесчисленных подземных сквозняков. Пробираясь мимо места, где – как она помнила – лежал труп Хорребина, она прижалась к правой стене – и чуть не закричала, когда из темноты послышался неестественно низкий голос.

– Здесь не место людям, друзья мои, – произнес он.

– Э-э… да, – пискнула Джеки. – Мы уходим. Она услышала шорох, шлепки и тихое звяканье металла о металл – и когда голос послышался снова, источник его находился прямо у них над головами.

– Я вас провожу, – произнес он. – Даже умирая от уколов клоунских карликов. Большой Кусака защищает тех, кто помог ему.

– Вы… вы нас проводите? – недоверчиво переспросила Джеки.

– Да. – Существо тяжело вздохнуло. – Я делаю это для твоего спутника, освободившего моих братьев, сестер и меня самого и давшего нам шанс отомстить перед смертью тому, кто нас создал такими. – Джеки заметила, что голос не отдавался эхом, словно они стояли не в коридоре, а в замкнутом помещении. – Не мешкайте, – добавил Большой Кусака, делая шаг вперед. – Тьма твердеет.

Необычное трио поспешило к лестнице и начало подъем. На первой площадке Кольриджу захотелось передохнуть, но Большой Кусака заявил, что отдыхать некогда, подхватил Кольриджа, и они продолжили свой путь.

– Не отставай, – предупредил их провожатый Джеки.

– Не буду, – заверила его Джеки, сообразив, что не слышит эха ни из коридора, из которого выходили, ни даже с нижних пролетов лестницы, по которым только что поднялись. Что там говорили ей Безглазые Сестры полгода назад? Тьма твердеет, словно густой ил, и мы хотим убежать отсюда, когда она сделается твердой, как камень… мы не хотим оказаться закованными навечно в камень и в ночь, когда тьма затвердеет! Джеки старалась не отставать от торопливого шага Большого Кусаки и радовалась, что он идет так быстро.

Когда они наконец поднялись на самый верх и вышли в ярко освещенную факелами кухню Крысиного Замка, к ним шагнули двое людей Керрингтона – и тут же отпрянули, увидев того, кто нес в мощных руках Кольриджа. Джеки посмотрела на Большого Кусаку и сама чуть не лишилась чувств. Их провожатый оказался огромной рептилией с пучками длинных щупалец – карикатурой на бороду и шевелюру – вокруг лица, глазами, напоминающими стеклянные пресс-папье, и свиным пятачком. Однако самой поразительной деталью его лица являлся рот – двенадцатидюймовая щель, едва закрывающаяся из-за нескольких рядов огромных острых зубов. На нем было пальто древнего фасона, изорванное и окровавленное на груди.