Алексей Федоров - Полигон

Таню все же грыз червячок сомнения. За все полгода их знакомства Миша ни разу не произнес слова «люблю», а когда Таня заводила разговор на эту тему, он ловко и вполне естественно уводил беседу на что-нибудь другое. А Таня делала все, чтобы ему было хорошо с ней, пусть она иногда вела себя как избалованный ребенок, но она чувствовала, что и это ему нравится. В постели Таня позволяла ему все, о чем бы он ни попросил, и они оба получали от этого удовольствие, оба чувствовали, что это неподдельно. Но…

Таню охватил страх. Что, если Миша не захочет ребенка? Она попыталась не думать об этом, но мысли, раз сорвавшись на эту дорожку, стали соскальзывать на нее сами, как машина в колею на разбитом тракторами проселке. Вся та семейная идиллия, которую Таня нарисовала себе, стала рушиться, как садовый домик под напором урагана.

Миша не захочет… Она ушла из дома и стоит в его дворе под дождем, глядя на Мишины окна, которые светятся теплом и уютом… Маму увозит «скорая», врачам не удается ее спасти, она умирает…

Папа сидит один в темной квартире, не пьянея пьет водку стакан за стаканом… А допив, встает на стол, снимает с крюка люстру и прилаживает на ее место петлю. Их дом сталинской постройки, крюк выдержит не то что папу, но и всех соседей по площадке, если они вдруг решат составить ему компанию… Таня размазала по щекам хлынувшие слезы и шмыгнула носом. Нет уж, лучше аборт!

— Не убивай меня, мамочка! — раздался за ее спиной тоненький детский голосок. Вздрогнув, Таня стряхнула с себя размышления. Тропинка вывела ее на берег неширокой речки, заросшей камышом. Миша говорил, что она носит название Тьма, и они тогда еще оба посмеялись — до чего зловеще. Сейчас название смеха уже не вызывало. Лес на другом берегу был окутан туманом, он казался гигантским негативом с черно-белой фотографии соснового бора.

Чувствуя, как стремительно холодеет в груди, Таня замерла. Спину сверлил чей-то тяжелый, оценивающий взгляд.

— Мамочка, я тебя люблю! Не убивай меня! — Страха в голосе, впрочем, не было. Таким тоном говорят маленькие девочки, играя в куклы. Полумертвая от страха Таня медленно обернулась. За спиной все так же клубился туман, чернели сквозь него стволы и кроны сосен, а над ними плыло в сером небе мертвенно-бледное солнце. И никого.

— Кто здесь? — сорвавшись на визг от волнения, крикнула девушка.

— Мамочка, это я! Я буду хорошей девочкой! Ведь ты же не убьешь меня, правда? — И голосок залился радостным смехом, словно ребенку подарили долгожданную красивую игрушку. — Я люблю тебя, мама!

До рези в глазах Таня всматривалась в туман, в то место, откуда звучал голос. Кто-то двигался по тропинке по направлению к ней. Кто-то невысокий.

Туман наконец отпустил существо, обрисовал его черты. К Тане неуверенно подходила девочка лет трех-четырех от силы. На ней было нарядное голубое платьице, белые колготочки, сандалики под цвет платья, а красивые волосы были собраны под большой белый бант, переливающийся блестками. Казалось, она только что вышла с праздничного утренника в детском саду.

— Ты не убьешь меня, мама? — И девочка серьезно, по-взрослому, посмотрела в лицо Тане, подняв голову. Глаза у нее были точь-в-точь как у Миши.

— Нет… — ответила Таня, чувствуя, что готова сойти с ума. — Нет, не убью… — И, упав на колени, она протянула руки к ребенку. Девочка кинулась к матери и обняла ее. Таня почувствовала в объятиях хрупкое, почти невесомое детское тело, и, обезумев от нежности, стала покрывать ее лицо и руки горячими поцелуями.

От девочки пахло молоком, конфетами и чем-то еще, едва уловимым, но, несомненно, детским. Тане хотелось раздавить ее в объятиях, и она изо всех сил сдерживала себя, чтобы не сделать ребенку больно.

— Не убью, никогда не убью! — Сквозь застилающие глаза слезы Таня пыталась рассмотреть свою еще не рожденную дочь. Нос — ее, Танин. Губы — Мишины, с такой родной жесткой складочкой в уголках. — Никогда и никому тебя не отдам! Ты моя! — И она снова прижалась к ребенку щекой, холодной и мокрой от слез.

Девочка внезапно встрепенулась, как напуганная птица, и застыла. Таня почувствовала — что-то не так, и, отстранившись, посмотрела в лицо дочери. Девочка смотрела серьезно и печально.

— Нет, мама, — произнесла она. — Ты меня убьешь… — и сделала шаг назад.

Таня схватила ее за руки.

— Нет, — прошептала девочка. — Не получится…

В нос Тане ударил сладковатый запах плесени. Красивое платье девочки превратилось в гниющую мокрую тряпку, колени ребенка подогнулись, и рыдающая от ужаса Таня, подхватив, нежно опустила ее тело во влажную прибрежную траву. Тело ребенка раздувалось, становились видны трупные пятна, запутанные в волосах водоросли, съеденные речными обитателями нос и уши, кожа стремительно синела, и только глаза, точь-в-точь как у Миши, с болью смотрели на Таню.

— Ты — убийца… — прошептала девочка, и глаза закатились, а затем провалились внутрь, оставив две впадины, в которых стояли лужицы зеленоватой речной воды.

И все кончилось. Красивая девушка с вьющимися каштановыми волосами рыдала, стоя на коленях рядом с трупом утонувшего ребенка. Из проеденной в животе утопленницы дыры выползла аспидно-черная змея и, не обращая внимания на девушку, направилась к воде.

Это было последнее, что видела в своей жизни Таня. В знак расплаты за убийство, которого она еще не успела совершить, она вырвала себе глаза.

Рация в нагрудном кармане взвыла так, что Виктора даже передернуло. Противные звуки. Единственное, с чем, из опыта, это ассоциировалось, — с трением мела по стеклянной классной доске в кабинете географии. Как же давно это было, господи… Но звуки были похожи, от них у Виктора сразу вставали дыбом волосы даже на предплечьях, ныли зубы, и по телу ледяной волной пробегал озноб. В своих ощущениях Виктор был не одинок, схожие чувства испытали почти все игроки из команды «Айзенгард», дружно марширующие к своему лагерю. Почти — потому что шагавший последним рыцарь, в миру — третьекурсник медицинского Глеб, уже ничего чувствовать не мог.

…После встречи с Вениамином Григорьевичем Глеб не стал обгонять отряд, чтобы занять свое законное место во главе, защищая короля. Он шел последним, радовался жизни и не помышлял ни о чем плохом. Немного портила настроение собирающаяся, похоже, вернуться жара. В доспехах на солнышке Глеб через несколько минут начинал чувствовать себя не хуже, чем в бане. Была даже крамольная мысль — вставить в доспехи пару компьютерных кулеров и аккумулятор для того, чтобы создать циркуляцию воздуха, но, по зрелом размышлении, Глеб не стал этого делать. В конце концов, средневековые рыцари и слов-то таких не знали, но ведь сражались же как-то. Кроме того, надетая под доспехи одежда, призванная смягчить наносимые по латам удары и предохранить кожу от стирания металлом, все равно свела бы на нет все технические ухищрения.