Александр Меньшов - Железом и кровью

Они медленно закружились в смертельном танце.

Не думал, что в крепости придётся вгрызаться в каждую пядь земли. Мятежники не думали сдаваться. Они десятками гибли, но и с нашей стороны умирало не меньше.

Какая глупость эта война. Сколько здоровых и крепких парней отдали жизнь… а за что?

Я вдруг вспомнил Бориса Северского: сколько воевал против Империи за свою родину, за Лигу. А теперь вот враг. Как и Коска. И прав ли сейчас Бернар? Мне так не казалось.

— Ты за что бьёшься? За предателей? Ренегатов? — напутствовал Егор.

— За правду.

— И я за неё. За правду-то. Как на Святой Земле, на Асеэ-Тепхе. Помнишь?

— Помню. Но сегодня она, видно, у нас с тобой разная.

— Разная, — согласился Егор. — Как там говорят: «Правда на стороне сильного».

— И то верно, — криво усмехнулся Коска. — А сила-то за нами. И правда с нами. Хоть сегодня побеждаете и вы.

— Ты о жонке подумай, — уговаривал Егор товарища. — О детишках своих.

Лицо Коски перекосилось:

— А я о них каждый день думаю! Когда со Святой Земли вернулся, гляжу, а нету моего дома. Зайцев, сука, из этих, из новых, решил, что я всё равно уже не жилец. Мол, назад не вернусь. Выгнал моих на улицу всеми правдами и неправдами. И это зимой. В самый мороз. И никто из Тыняновки им приюта не дал. Никто не заступился. А я там кровь проливал. За них… Суки!

Егор резко закрыл себе глаза ладонью.

— Прости, брат, — глухо проговорил он. — Я не знал.

— Да ничего, дружаня. Я понимаю. Давай покончим с этим, побыстрее.

Егор отнял руку и смахнул навернувшиеся слёзы. Солдаты вокруг опустили мечи и сразу как-то погрустнели. Каждый из них сейчас подумал о своей семье, своих близких.

Коска сделал выпад, который Егор легко отразил. Видно было, что первый не очень старается.

— Слушай, брат, поехали со мной.

— Куда? — глухо спросил Коска.

Я увидел, что он ранен. По левой кисти медленно стекала тонюсенькая струйка крови.

— Ко мне в Сопотово.

— Дуралей ты, Егорка. Никак не поймёшь.

Коска снова сделал выпад. Но в этот раз уже без баловства. Егор с трудом парировал, и они вступили в серьёзное противостояние.

Я не стал его досматривать: мне сегодня и без того хватало зрелищ. И потому приказал спускаться вниз на двор. Всё равно по стене дальше прохода не было: одно из ядер катапульты повредило её. И нам, хочешь-не-хочешь, придётся пробираться к башне через открытый двор.

— Куда? — преградил нам дорогу молодой парень.

Наткнувшись на мой взгляд, он туже отпрянул, и, словно оправдываясь, произнёс:

— Не велено дальше никого пускать.

— Почему? — сухо спросил я.

— Да сейчас сигнал подадут и флотские начнут обстреливать внешнюю стену Орешка.

Я посмотрел вперёд: на широкой площади, где были разбросаны какие-то бочки, поломанные телеги, солома и прочее, было тихо. На стенах виднелись скрывающиеся за каменными зубцами фигуры мятежников.

— Та-а-ак, — потянул я. — Когда начнётся?

— Да скоро, — пожал плечами парень.

— Успеем, — уверено проговорил я и направился к левому краю площади. Нам надо было пересечь её и, взобравшись по широкой лестнице, подняться к Сухарной башне.

Лестница была усеяна трупами. Мы осторожно поднимались верх, стараясь не поскользнуться на ступенях, густо укрытой липкой кровью. Наверху слышались звуки боя: звенели скрестившиеся клинки, кто-то злобно матерился, другие орали от боли. Что-то глухо рухнуло на пол, и тут же вниз покатилась голова.

— Что это? — испугано, прошептал кто-то за спиной.

Я сделал ещё пару шагов и выглянул: наверху четверо ратников пытались атаковать грязного мятежника. Его лоб был рассечён и по щекам катились несколько струек крови. Казалось, что он не ощущал этого и самозабвенно рубился с солдатами. Действовал он быстро и очень профессионально, даже не смотря на свои годы. Судя по всему, ему было уже под пятьдесят.

Не прошло и минуты, как он зарубил всех нападавших. Я успел подняться вверх и стал наизготовку. Первосвет выскочил следом и тут же встал, как вкопанный. Его товарищи остановились на лестнице.

— Да это же… это же Иверский! Иван Иверский! — узнал человека один из ратников.

Я выставил вперёд фальшион и в два шага добрался до мятежника. Рана на голове и столь долгий бой с превосходящим числом, ослабили его, но всё равно Иверский был опасен. Он быстро без какой-либо разведки начал атаку, но мой уверенный финт его обезоружил, а второй удар «яблоком» меча в скулу, отправил его на каменный пол.

Подняться Иверскому было уже тяжело. Он глубоко и натужно дышал, пытаясь придти в себя.

— Сука! Предатель! — к раненному рванулся какой-то солдат.

Он уже замахнулся мечом, как я выскочил вперёд и преградил ему путь.

— Стоять! — крикнул так, что по каменным галлереям пронеслось громогласное эхо. — А ну назад!

— Да ты что? — солдат набычился и чуть подступил ко мне.

Я продемонстрировал знак Сыскного Приказа.

— Отойди назад.

— Ты нам тут не указчик, — подал кто-то голос.

— Кто тронет этого человека хоть пальцем…

— И что? — вперёд выступил рыжебородый ратник с изорванными на коленке кожаными штанами.

— Тому я лично отрублю голову.

— Что? — рыжебородый оттолкнул в сторону своего товарища и стал прямо передо мной.

Первосвет растерянно стоял у стены и крутил головой, глядя то на меня, то на ратников.

— Да он тут столько человек угробил! — продолжал рыжебородый.

— Он мой пленный. Я его обезоружил…

— Да пошёл ты в…

Закончить ему не дали. Один из солдат отдёрнул его назад и слегка заискивающе улыбнулся.

— Извините его, господин Бор. Сами понимаете, что в пылу битвы мы не очень себя контролируем.

Тут я услышал, как рыжебородому прошептали про то, что перед ним матёрый убийца по прозвищу Головорез.

«Он столько людей кончил, что тебе до него…» — но закончить говорившему рыжебородый не дал.

— А я его не боюсь. Имел я в виду их Сыскной Приказ… Я на Святой Земле и не таких повидал! Да и что он тут один против нас сделает? Ты, Василий, зря перед ним тут стелешься. Голову ему с плеч…

— Заткнись, придурок! — оттолкнул в сторону ратника тот солдат, что извинялся передо мной. Я понял, что именно его рыжебородый назвал Василием. — Пошёл отсюда!

Иван Иверский стоял на коленях, держась одной рукой за левый бок. Его разбитое лицо не выражало ничего, кроме огромной усталости. Кажется, ему было уже всё равно, что с ним сейчас могут сделать.

— Первосвет, — крикнул я, — свяжи его. А ты, — тут я обратился к Василию, — отвечаешь за него своей головой. И тебе лучше поверить в то, что ты отвечаешь именно головой. Своей.