Надежда Тутова - Уж замуж невтерпеж

Честно говоря, я немного сомневалась в чувствах Сирин: столь легко открыть в себе привязанность (со слов Благочестивой — это великая любовь, не меньше) к человеку, от которого столь же легко бегала? А потому опасалась всяческих неожиданностей и не совсем приятных сюрпризов. Но Сирин, похоже, решила все-таки забыть Жармю, полностью сосредоточив внимание на женихе: все танцы только с ним, все разговоры лишь о нем, все взгляды лишь ему. Что ж, уголек в костре всяко теплее звездочки в небесах. Всевышний в помощь! Да и не мне ее осуждать: самой бы в своей жизни разобраться.

Гости танцевали и танцевали, порою с ненавистью глядя на музыкантов, с невероятным усердием терзающих лютни, скрипки и рожки — хорошо хоть не торупилли. И только княженка с не меньшим усердием порхала по залу. И если бы не постоянные препирания между эльфами, со скуки можно было бы и заснуть, а стоя спать вообще-то неудобно. Это я о том, что ближе к середине бала мы едва ли не всей дружной компанией перебрались поближе к окнам: и воздух свежий, и людей поменьше, и от центра залы подальше. Хотя со стороны все выглядело пристойно — в противном случае вокруг бы собралась немалая толпа желающих узнать подробности отношений высокородных эльфов. О ком я говорю? О будущей Повелительнице Кимиэль и будущем Мудрейшем Эфиане. Все-таки истории папа оказались правдой: первым помощником Повелителя является Мудрейший — ближайший советник, немного наставник, чуть-чуть совесть и определенно друг. Эфиан как раз и происходил из того самого рода Мудрейших, тех, кто помнит бывшее до них, тех, кто обретает знание с рождения, знание, передаваемое кровью. Почти как у пиктоли, не правда ли?

Пользуясь не то правами, не то положением, Эфиан нудно и упорно отчитывал Кими, мол, доколе наследница Повелителя будет вести себя неподобающим образом. Кимиэль всего лишь превратила огромные банты на туфлях одного настырного гостя — настырность была пропорциональна его габаритам, немалым, между прочим, — в жаб, и не по причине личной неприязни или баловства, просто он слишком уж приставать начал. Нотация по поводу, да и без оного, длилась не менее получаса. И хотя в речи эльфа встречались довольно интересные выражения и необычные обороты, раздражение овладело не только будущей Повелительницей, но даже Жармю: младший принц постепенно примеривался к тяжелому подсвечнику, так удачно расположившемуся вблизи от Эфиана.

Как и следовало ожидать, первой не выдержала сама Кими.

— Не будет ли любезный господин Эфиан сын Лэриель из рода Мудрейших объяснить разницу между превращением бантов, даже не туфлей, в жаб и удлинением носа баронессы как-ее-там-не-помню? — приторно-вежливым тоном поинтересовалась эльфийка.

Эфиан замер на полуслове.

— Она… ко мне приставала, — наконец, пробурчал он, оправдываясь.

— Ах, она приставала к вам, — притворно сокрушалась Кимиэль. — Ох, бедняжечка, страстотерпец… А ложкой по лбу не пристать?! — мгновенно взвилась девушка.

И понеслось… Уж поверьте: интересных выражений и необычных оборотов в речи будущей повелительницы было не меньше. А уж чего стоили «зашпаклеванный сапог», «потолочный бухарь» и «шелудивый ярмарок» — не передать. Видимо, сии оригинальные словосочетания имели под собой реальную основу, причем именно в отношении Эфиана и его жизни. Но уточнять с одной стороны страшно (еще попадет от эльфа), с другой — перебить «нравоучение» невозможно (даже Эфиан только рот раскрывает, но и звука произнести не может).

— Ты на себя посмотри! — сумев таки вклиниться в монолог, возмутился нравоучением Эфиан, гневно тыча пальцем в Кимиэль. — Наследница престола, а носишься не пойми где, неизвестно с кем! Пора бы занять свое место!

— Нет, ну кто бы говорил?! — покачала головой эльфийка. — Сам ведь сколько времени от дяди бегаешь.

— Я не бегаю, а познаю мир, — обиженно буркнул эльф, насупившись, словно дитё малое.

Значит, правду Кимиэль говорит.

— Вот и я познаю мир, — не осталась в долгу Кими. — Хм, кстати… Я тут подумала…

— Что еще? — Эфиан принял трагическую позу, подняв глаза к небесам, но вышло так, будто он фрески на потолке разглядывает.

— Я займу трон, ты — место Мудрейшего, значит, мы будет на Совете каждый день видеться! — радости от этого вывода у Кимиэль было сверх меры.

Эфиан вздрогнул, ошарашено глянул на эльфийку, судорожно вздохнул и рухнул в обморок — Жармю едва успел подхватить друга.

— Наглядная иллюстрация народной мудрости, — обреченно выдохнул Фларимон.

— Это какой? — шепотом поинтересовалась я, справедливо опасаясь, что пока основной противник в отключке, Кими и за меня приняться может, так, в целях профилактики.

— Милые бранятся — только тешатся.

— А-а… У них всегда так?

— Сколько их знаю, — ответил Фларимон и, упреждая мой вопрос, добавил — По эльфийским меркам знаком я с ними совсем ничего, а по людским немало — семь лет.

Действительно, немало. И каждый раз они так? Хм, и не устали же.

— Ну их, пусть сами разбираются, — Фларимон повернулся ко мне и взял за руки. — Пойдем.

— Куда?

— Как куда? Танцевать! — улыбнулся он, и всё стало неважным.

Танцевать, так танцевать… Э-э… Стоп! Танцевать?.. Но… я… Поздно, мы уже в кругу танцующих. Да и улыбка на его губах… Утешает одно: играют полонез, а значит можно просто чинно вышагивать по кругу. А вот если бы половиль завели, да хоть тот же деревенский топотняк — сбилась бы с ритма, порвала платье, ну или ногу подвернула б точно. Почему? И вы еще спрашиваете? Да я ведь никогда с Фларимоном не танцевала!

Круг за кругом, словно так было всегда. Может, все же стоит сказать Хемелинке «спасибо»? Нет, не стоит — до сих пор на моего супруга заглядывается. А ведь он даже не смотрит на нее. Но… Кто знает, как поступила бы я на ее месте.

Круг за кругом, словно так будет всегда. Будто в самом сердце мира, где нет печалей и забот. Где можно просто жить счастливо. Как в сказках, самых добрых, самых светлых, самых волшебных. Только сказки заканчиваются, последний лист перевернут, и книга закрывает свои тайны. Ведь в сказках всё — тайна, которую лишь читающий сказку и знает, а герой… Герой с тревогой и надеждой загадывает, что будет завтра, желая, чтобы миг счастья длился вечно.

Круг за кругом, словно ничего больше и нет. Полонез, ройлай, половиль, хоровод — все смешалось, став совершенно неважным. Как неважными оказались страхи, опасения. Они вернутся, но потом, когда-нибудь. А сейчас есть только танец, только фиалковый взгляд и только замершее в ожидании сердце. Нет, разум знает, что все иллюзия, мираж, что возможно даже завтра придется отправиться в путь, но сердцу хочется напоследок отдаться во власть мечты, иллюзии, миража.