Джин Вулф - Цитадель автарха

Хальвард снова умолк. Сообразив, что он не собирается продолжать, я спросил:

– Не понимаю. Так что же все-таки сделал Анскар? Губы Хальварда тронула слабая улыбка, едва заметная под его светлыми усами. В это мгновение мне показалось, будто я увидел ледяные острова юга, голубые и страшно холодные.

– Он перерезал страховочный трос, тот трос, который Гундульф уже оторвал. Поэтому люди, обнаружившие его тело, не сомневались, что Анскар был убит. Понимаешь?

Да, теперь я все понял и несколько минут хранил молчание.

– Вот как, – буркнул Мелито Фойле, – прекрасная долина перешла во владения отца Хальварда. Посредством этой истории он дал понять, что хотя и не владеет собственностью, но может получить ее в наследство. Кроме того, теперь нам известно, что он происходит из семьи убийцы.

– Мелито считает меня гораздо умнее, чем я есть на самом деле, – ответил Хальвард. – У меня и в мыслях подобного не было. Сейчас вопрос не во владении землей, шкурами или золотом, а в умении рассказывать истории. А я знаю много разных историй и рассказал лучшую из всех. Это верно, я могу унаследовать собственность своей семьи после смерти отца. Но мои незамужние сестры тоже получат свою долю в приданое, и только то, что останется, будет разделено между мною и моим братом. Все это не имеет никакого значения, потому что я не повезу Фойлу на юг, где жизнь так тяжела. С тех пор как я взял в руки копье, мне довелось повидать много других, гораздо более пригодных для жизни мест.

– Я думаю, твой дядя Гундульф очень сильно любил Неннок, – предположила Фойла.

– Да, он это сказал, когда лежал связанным, – подтвердил Хальвард. – Но все жители юга любят своих женщин. Ведь именно ради них они выходят зимой на поединок с морем, бурей и ледяными туманами. Говорят, что, когда мужчина толкает свою лодку по гальке к воде, днище лодки скребется о камни и будто твердит такие слова: «Моя жена, мои дети… моя жена, мои дети…»

Потом я спросил Мелито, не желает ли он начать свой рассказ, но тот отрицательно покачал головой и заявил, что, поскольку все слушатели находятся под впечатлением истории Хальварда, он лучше подождет и перенесет свой рассказ на завтра. Тут все начали задавать Хальварду вопросы о жизни на юге и сравнивать услышанное с образом жизни в родных краях. И только асцианин молчал. Я же вспомнил плавучие острова озера Диутурн и рассказал о них Хальварду и всем остальным. Но о сражении в замке Балдандерса я не стал распространяться. Так мы беседовали до тех пор, пока не настало время ужина.

Когда мы закончили ужинать, уже начало темнеть. Мы всегда вели себя тихо в эту пору – не только потому, что были больны и ослаблены, но также из-за мысли, что, обреченные на смерть, умрут, вероятнее всего, теперь, после захода солнца или глубокой ночью. То было время, когда битвы требовали возвращения долгов.

Да и вообще, ночь особенно настойчиво напоминает нам о войне. Иногда – а ту ночь я запомнил навсегда – в небе вспыхивали разряды орудий большой мощности; они походили на тепловую молнию. До нашего слуха доносился топот солдатских сапог – это караульные шагали на свои посты. Поэтому термин «стража», который мы так часто воспринимаем только как словесное выражение десятой части ночи, приобрел слышимую реальность – топот марширующих солдат и невнятные выкрики команд.

Наступил момент, когда все замолчали, и тишина длилась бесконечно долго. Она прерывалась только бормотаньем здоровых людей – Пелерин и их рабов-мужчин: они подходили справиться о самочувствии того или иного пациента. Ко мне приблизилась одна из жриц в алой одежде и села у койки. Мысли в моей голове шевелились замедленно, и в полусне я не сразу сообразил, что Пелерина, должно быть, принесла табурет с собой.

– Ты – Северьян? – спросила она. – Друг Милеса?

– Да.

– Он вспомнил свое имя. Думаю, тебе интересно это узнать.

Я спросил, как же его зовут.

– Конечно, Милее, ведь я только что назвала его так.

– Полагаю, со временем он еще кое-что вспомнит. Пелерина кивнула. Она была уже пожилой женщиной, с добрым, заботливым лицом.

– Я уверена в этом. Он вспомнит и семью, и свой дом.

– Если они у него есть.

– Ты прав, не все имеют семью и дом. Некоторые даже не способны создать дом.

– Ты намекаешь на меня?

– Нет, вовсе нет. Во всяком случае, эта способность не зависит от самого человека, это или есть, или нет. Но для каждого, особенно для мужчины, очень хорошо иметь свой дом. Как человек, о котором рассказывал твой друг, большинство мужчин думают, что строят дом для своих семей, но в действительности и дом, и семью они создают для себя.

– Значит, ты слушала историю Хальварда?

– И не я одна. Хорошая история. Одна из наших сестер позвала меня. Это было как раз на том месте, когда дед объявлял свою последнюю волю. Остальное я слышала. Знаешь ли ты, что за беда приключилась с тем дурным дядей? С Гундульфом?

– Думаю, он влюбился.

– Нет, беда совсем не в этом. Видишь ли, каждого человека можно уподобить растению. Красивая, пышная, зеленая крона наверху, часто с цветами и плодами; она тянется к солнцу, к Предвечному. Но есть другая часть растения, темная, она развивается далеко от кроны и уходит глубоко во тьму, где нет солнца.

– Мне не доводилось изучать труды посвященных, но тем не менее я знаю о существовании добра и зла в каждом человеке.

– Разве я упоминала добро и зло? Именно корни дают растению силы тянуться к солнцу, хотя они и не знают об этом. Допустим, острая коса срежет растение до основания. Стебель упадет на землю и погибнет, но корни могут дать новый побег, и стебель возникает вновь.

– По-твоему, получается, что зло есть добро?

– Нет, я говорю лишь, что объекты нашего восхищения в Других людях и в себе исходят из источников, которые мы не видим и о которых редко задумываемся. Гундульф, как и другие мужчины, имел склонность к проявлению власти. Надлежащее развитие властности закладывает основу семьи; у женщин тоже есть аналогичный инстинкт. У Гундульфа же этот инстинкт долгое время подавлялся, как у очень многих солдат здесь, в лазарете. У офицеров есть подчиненные, а солдаты, не имеющие подчиненных, страдают и сами не знают, по какой причине. Отдельные мужчины объединяются в группы равных себе по званию. Бывает, несколько мужчин пользуются одной женщиной или мужчиной, уподобившимся женщине. Другие заводят домашних животных и друзей среди беспризорных детей.

Я вспомнил сына Касдо и сказал:

– Понимаю, почему вы возражаете.

– О нет, мы не возражаем, во всяком случае, не против этого, и даже не против менее естественных явлений. Я говорю только об инстинкте проявления власти. В случае с тем дурным дядей этот инстинкт заставил его полюбить женщину, и что особенно важно, уже имеющую ребенка; таким образом, у него сразу была бы большая семья, и он наверстал бы упущенное время.