Дэвид Геммел - Белый Волк

— Где ты был, когда убивали детей? — спросил он вслух, глядя в безбрежную черноту. — Где были тогда твои слезы? Вдали засветилось что-то: в городе снова вспыхнул пожар. Еще кого-то терзают, прежде чем убить. Охваченный бессильным гневом, Скилганнон потрогал медальон у себя на груди. Там лежало все, что осталось от Дайны.

Они провели вместе три дня, когда он вернулся с войны. Ее беременность не была еще заметна, только румянец стал ярче и золотые волосы приобрели шелковистый блеск. Глаза ее сияли, и вся она лучилась радостью. Первые знаки беды появились, когда они сидели в саду у мраморного бассейна с высоко бьющим фонтаном. Побледневшее лицо Дайны блестело от пота, и Скилганнон предложил перейти в тень. Она тяжело оперлась на него, и у нее вырвался стон. Он подхватил ее на руки, отнес в дом, уложил на кушетку. Ее лицо сделалось восковым. «Больно здесь», — сказала она, прижав пальцы к подмышке. Он расстегнул ей платье и увидел под левой рукой растущую на глазах опухоль. Скилганнон перенес Дайну в спальню, раздел и послал за лекарем.

К вечеру она вся горела. В подмышках и паху вздулись багровые опухоли. Скилганнон запомнил навсегда, как повел себя лекарь, увидев больную. Всегда такой опытный и уверенный, он вошел, поклонился, откинул покрывало — и Скилганнон понял, что дело плохо. Лекарь побелел, отпрянул назад и попятился к двери. Скилганнон удержал его.

— Что с тобой такое? В чем дело?

— Черная чума!

Вырвавшись от остолбеневшего Скилганнона, лекарь бежал из дворца. Слуги очень скоро последовали его примеру. Скилганнон один сидел около Дайны, охлаждая мокрыми полотенцами ее пышущее жаром тело — он не знал, чем еще ей можно помочь.

К рассвету бубон в одной из подмышек лопнул. Жар на время уменьшился, и больная пришла в себя. Скилганнон смыл с нее кровь и гной и укрыл чистой простыней из белого шелка.

— Как ты? — спросил он, гладя ее мокрые от пота золотистые волосы.

— Теперь полегче. Пить хочется. — Он напоил ее, и она повалилась на подушки. — Я умираю, Олек?

— Я тебе не позволю, — с деланной беззаботностью ответил он.

— Ты любишь меня?

— Разве можно тебя не любить? Ты чаруешь всех на своем пути. — Это была правда. Скилганнон ни в ком еще не встречал такого чудесного характера, без тени злобы и ненависти. Даже со слугами она обращалась, как с равными, и дружески болтала с ними. Ее заразительный смех поднимал настроение всем, кто его слышал.

— Жаль, что мы не встретились раньше, когда ты еще не знал ее, — сказала Дайна. У Скилганнона упало сердце. Он поцеловал ей руку, и она заговорила снова; — Я старалась не ревновать тебя, Олек, но это сильнее меня. Тяжело любить кого-то всем сердцем, зная, что этот кто-то любит другую.

Он не знал, что ответить, и молчал, держа ее за руку.

— Ты лучше ее во всем, Дайна, — вымолвил он наконец.

— И все-таки ты сожалеешь, что женился на мне.

— Нет! Мы с тобой всегда будем вместе. До самой

— Ты правду говоришь, Олек?

— Чистую правду.

Она сжала ему руку и закрыла глаза. Весь следующий день он просидел возле нее. К вечеру она снова горела в жару и кричала от боли, а он смачивал полотенцами ее лицо и все тело. Дайна осунулась, темные круги легли под глазами. В паху вскрылся еще один бубон. Ночью Скилганнон почувствовал сухость в горле. Пот стекал со лба ему в глаза, под мышками побаливало, он нащупал там бугорки, начатки опухолей.

— Кажется, мне лучше, — с глубоким вздохом сказала Дайна. — Боль проходит.

— Вот и хорошо.

— У тебя усталый вид, любимый. Ты бы отдохнул.

— У меня есть хорошая новость, — улыбнулась она, — хотя сейчас, пожалуй, не время делиться ею. Я хотела сказать тебе об этом в саду, любуясь закатом.

— Сейчас самое время для хорошей новости. — Скилганнон напился воды. Горло опухло, воспалилось, и глотать было

— Сораи бросила для меня руны. У нас будет мальчик. Сын. Ты счастлив?

Его сердце словно пронзили раскаленным добела железом,

— Да, — сказал он. — Очень.

— Я на это надеялась. — Она умолкла, а потом опять стала бредить, вспоминая, как была в гостях у отца. — Он купил мне ожерелье с зелеными камнями, — говорила она. — Сейчас покажу. — Она порывалась сесть, и Скилганнон, удерживая ее, отвечал;

— Я уже видел. Очень красивое. Лежи, не вставай.

— Я совсем не устала, Олек. Пойдем погулять в сад,

— Погоди немного, и пойдем.

Она болтала без умолку и вдруг прервалась на полуслове. Видя, как застыло ее лицо, он подумал, что она спит, и потрогал ей горло. Пульса не было. Скрючившись на мгновение от острой боли в животе, он лег рядом с Дайной и обнял ее.

— Я не хотел влюбляться в Джиану. Если б я мог выбирать, то выбрал бы тебя. О такой, как ты, мужчина может только мечтать. Ты заслуживала лучшего мужа, Дайна.

Так он пролежал несколько часов. Жар усилился, и Скилганнон тоже стал бредить. Перебарывая горячку, он заставил себя встать с постели и свалился на пол. Кое-как он выполз в сад, а после на луг за оградой.

Скилганнон плохо помнил, что было потом. Он скатился по крутому склону и пополз к стоящему вдали дому. Послышались голоса, и чьи-то руки бережно подняли его.

Очнулся он в тихой комнате монастырского госпиталя. Рядом с его постелью было окно, и в нем синело безоблачное небо, по которому летела белая птица. В этот миг время застыло, и Скилганнон испытал… он до сих пор не знал что. На одно-единственное мгновение он почувствовал, что он, небо, комната и птица — это одно целое, омытое любовью вселенной. Потом это чувство прошло, и боль вернулась. Не только телесная, от вскрытых бубонов, но и душевная. Он вспомнил, что Дайны больше нет. Никогда уже она не возьмет его за руку, не поцелует в губы. Не будет лежать рядом тихими летними ночами, нежно лаская его.

Отчаяние впилось в его сердце когтями, как ворон.

Немного позже к нему пришел молодой монах.

— Вы счастливый человек, генерал, и очень сильный. По всем правилам вам полагалось бы умереть. Я не знаю никого, кто одержал бы над чумой такую победу. Одно время ваше сердце стучало так, что я потерял счет его ударам.

— Удалось ли остановить чуму?

— Нет, генерал. Она распространилась по всему королевству и за его пределы. Смерть соберет обильную жатву.

— Исток мстит нам за наши грехи.

— Бог никому не мстит, генерал. Чума поразила нас из-за человеческой алчности.

— Что ты хочешь этим сказать?

— На северо-востоке живет племя колеаров. Вам приходилось слышать о нем?

— Да. Кочевники, сородичи надиров и чиадзе.

— Вы правы. У них есть одно поверье: увидев мертвого сурка, они откочевывают на новое место. В сурков, согласно их вере, переселяются души колеарских мудрецов, и колеары на этих зверьков не охотятся. Мертвый сурок означает, что духи мудрых ушли прочь и что племени следует перейти на новые пастбища. Во время войны колеаров сгоняли с их земель и убивали, считая их врагами королевы. Новые поселенцы, прельстившись мехом сурков, начали ставить на них капканы. Мех действительно хорош, но пришлые звероловы не знали, что сурки могут быть разносчиками чумы. Сначала заразились они, потом их семьи, потом торговцы, скупавшие у них мех. Чума пришла в восточные города, и жители обратились в бегство, разнося ее повсюду. Не странно ли, что простые, темные колеары знали, как избежать чумы, а мы, мнящие себя просвещенными людьми, навлекли на себя подобное бедствие?