Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Подняться Ултен не мог. Стоял на карачках рядом с обмякшим телом пленного, хрипел. По щекам неудержимым потоком лились слёзы. Вокруг суетились белозёрские вояки. Кричали, бранились. Рядом лежал треснувший деревянный ковшик и злосчастная лепёшка — хлеб втоптали в грязь.

Ултен разевал рот, пытался глотнуть холодного воздуха, но всякий раз тщетно. Лёгкие жгло огнём.

«Я не убийца! — мысленно кричал он. — Я пастух!»

А лёгкие по-прежнему жгло. Судорога, сковавшая горло, не отпускала.

Кульдей бессильно завалился на землю, лицо стало красней переспелой малины, глаза едва не вываливались из орбит.

— Что с Ултеном? — громогласно спросил кто-то.

Ответа кульдей не расслышал. Собственный ли ужас заморозил горло или ненависть словена… уже неважно. Важно другое — не успевал он объяснить Розмичу самого главного!

Господь не осудит раба своего, Господь знает: монах действовал не только из мести. Он хотел помочь. И любимой госпоже Ольвор, и всему варварскому роду славян. Изгнать Одда. А куда — в Иной мир или другие земли — неважно.

Одд Стрелок должен уйти! Иначе словенское племя ещё долго не сумеет вырваться из тьмы бесовской веры. Яростный язычник, этот правитель не допустит послабления «поганьских идолов», а покуда они сильны, не узнать словенам благодати Истинного Бога, не услышать Его гласа.

Случись Второе Пришествие, вся Славия разом рухнет в подземные недра, в Пекло. Ни одна словенская душа не спасётся. Что может быть ужаснее?!

Кульдей хотел помочь… во имя Господа и ради спасения собственной души.

— Ултен? Да помер, кажись, со страха! Искренний был человек, хоть и поп, — сказал Ласка и прикрыл покойнику веки.

— Что поп, что не поп — всё одно на суд Велесов отправится, — заключил Борята.

Когда Полату доложили о смерти священника, он задумчиво поправил на пальце драгоценный перстенёк — Риона не поскупилась, да и кульдей не зажал, не присвоил подарочек — и приказал похоронить.

Как у этих диких скоттов положено поступать с телом после смерти, никто не знал, но что христиане своих не сжигают — слышали. Спросили Арбуя. Тот рассудил, что коли странный мужик в женских балахонах был священником, надо завернуть в бересту и подвесить на дерево. А дальше придёт бурый и всё сделает как должно. Так и поступили.

Полат, поглядывая, как тело Ултена вздёргивают на сосну, как на крепкой верёвке подтягивают всё выше и выше, ещё раз вспомнил их первый, тайный разговор. Как через своего посланца извещала его Риона о смерти отца, как просила скорее прибыть из дальних далей в Новград и занять принадлежащее ему по праву место.

— И каков резон твоей госпоже, монах, зазывать меня на престол, когда её Олег и сам бы неплохо королевствовал?

— Светлый князь! Страшится она мужа-язычника и весьма обижена на него, что за государственными делами совсем позабудет жену. Моя госпожа мечтала бы вернуться на родину, в благословенную землю гэлов. Признаться, и я, и другие приближённые тоже давно скучаем о прекрасной зелёной стране Эрин. Но пока Орвар Одд господствует в Славии, в Новгороде и Алоди — ни нам, ни моей королеве не видать родных берегов.

— Трогательно, — молвил Полат. — Значит, ты думаешь, что Олег сам собой уплывёт за море, если мне удастся занять отцовский престол?

— Не буду кривить душой, светлый князь! — ответил Ултен и поклонился на всякий случай, а то кто ж этих варваров знает. — Я уверен, что этот викинг будет до последнего держаться за своё, как и его несносный брат Гудмунд. И им придётся умереть, чтобы мы благополучно добрались в свою страну. Но королева всё ещё любит своего мужа и дитя от него. Она не знает также, чего боле страшиться — Одда Стрелка или того, что может остаться без защиты с кончиною своих нынешних покровителей. Смерти Одду моя госпожа не желает, но помешать не сможет…

— И как же она поступит, коли с князем Олегом случится непоправимое?

— Дозволь ей со свитою оставить Алодь на твоё попечение. Едва мы пристанем к берегам зелёной Эрин, её печаль пройдёт. И она, и дочь её уединятся для служения Всевышнему в одной из святых обителей…

Дядя княгини Сулы, Арбуй, наблюдал за той встречей из тайной комнаты, не пропуская ни единого жеста и слова кульдея. Когда же Полат милостиво разрешил монаху покинуть терем, Арбуй вышел из своего укрытия и направился к князю.

— Что на это скажешь? — опередил Полат своего советника.

— Думаю, что священник вполне искренен. Ему можно доверять. И алодьские с ним ладят. Пусть послушает, что промеж собой говорят. А ты пообещай, что будешь милостив к этой, как её там…

— Рионе, — подсказал Полат задумчиво.

— И пусть я, хоть убей, не пойму, чем она нам может быть полезна сейчас. Но зато монах немало пожил среди варягов и мурманов, ему ведомы многие языки. Редко встретишь грамотного в наших землях. Пусть молится своему богу, пока он нам интересен как глаза и уши. Если всё пойдёт по-моему, настанет черёд и Алоди.

— Добро! — согласился Полат. — Но мне кажется, что Олеговых дружинников даже здесь слишком много.

Арбуй понимающе кивнул…

Вспоминал ли он сам о том давнем разговоре сейчас, провожая взглядом обмотанное берестою кульдеево тело? Вряд ли.

Вот и Полат, как повернулся и двинулся прочь — тоже забыл. Нет человека — нет и обещаний, нет и уговора с ним.

Последние дни путешествия для Розмича длились, как навязчивый ночной кошмар. Он то проваливался в наваждение, то возвращался в безрадостную явь.

Кажется, на день его привязывали к седлу, на ночь кулём бросали близ костра. Кажется, рядом всё это время были стражи, лиц которых дружинник не различал.

Кормили ли? Этого Розмич не знал, не понимал, не помнил. Поить — точно поили, но вода была горше сока полыни. По нужде ходил под себя, потому как вывести бешеного алодьского воина к кустам дураков не находилось. Развязывать его запретили под страхом смерти.

Уже перед самым Новгородом Розмича макнули в реку, чтобы смердел не так сильно. Ледяная вода протрезвила, хоть и не до конца. После купанья зуб на зуб не попадал, а несчастная гнедая лошадка начала показывать норов — не слишком приятно чувствовать на собственной-то спине мокрого, вымерзшего до мозга костей человека.

После, когда вдали показались домишки новгородского посада, в рот сунули кляп, проверили — крепки ли путы. Кто-то издевательски похлопал по плечу. Розмич с неимоверным усилием повернул голову. Не сразу, но всё-таки узнал Арбуя.

Княжий советник довольно скалился.

— На тебе печать смерти, — злорадно ухмыльнулся он. — Зря соху оставил. Глядишь, был бы пахарем — выжил.