Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— Это получилось само собой, — сказала она. Вздохнула, собираясь с силами. Неловкость Силкисив не укрылась от мужских глаз. — Мой сын Херрауд и сын Едвинды Ингорь родились с разницей в несколько дней. Вскоре выяснилось, что моего молока не хватает, а у Едвинды молоко, наоборот, остаётся. Сперва она просто докармливала Херрауда, а после…

Женщина замолчала, покраснела до кончиков волос.

— Продолжай, — подтолкнул Олег, в голосе прозвучала ласка. — Не бойся.

— У Едвинды молоко куда жирней моего было, Ингорь животиком мучился. Вот и поменялись. Едвинда Херрауда кормила, а я Ингоря. Так и молока обоим хватало, и Ингорь капризничать перестал…

— Так что же получается?! — выпалил Рулав.

— То… — ответила вконец смущённая мать. — Молоком Едвинды не Ингорь отравился, а мой сын, Херрауд. Сын Олега погиб.

— Почему раньше не сказали? — возопил было кто-то, да осёкся. Не на тех голос поднял.

— Рюрик про это знал, — пояснила Златовласка. — Отец велел и мне и мужу молчать до поры. Подозревал, что неспроста младенец умер и жена… в одну седьмицу. Так я младшего брата и сберегла.

Она всё ж не выдержала, разрыдалась. Ребёнок, почувствовав материнскую печаль, насупился, заканючил. Олег ловко перехватил малыша, поднял над головой, так, чтобы все увидели.

— Вот он, подлинный сын Рюриков, коему я, Орвар Одд, обещал служить!

Сход опять загудел, но в словах Олега уже не сомневались. К тому же сообразили: Рюрик завещал мурманину быть наставником, а наставлять великовозрастного князя уж никак нельзя. Знал, видать по всему, покойный Рюрик о младенце. И спорить тут глупо.

— Этого не может быть! Сестра! — воскликнул Полат, хватаясь за голову. — Это не так!

— У меня больше нет брата! Убийца! Как ты мог! Отец. Он всегда любил тебя. Он думал, ты вырастешь настоящим мужчиной. Будь ты проклят! Смерть великого Рюрика, гибель прекрасной Едвинды и маленького Херрауда… да зачтутся они тебе, мразь, у Чернобога!

— Погоди же! Я не хотел этого! Я не мог предугадать! — Полат, растолкав тех, кто мешал, бросился к Силкисив, но она уже повернулась к отринутому брату спиной.

Гудмунд преградил Полату дорогу и отшвырнул белозёрца назад.

Тот взялся за меч, но одумался, и больше чем до половины клинок из узилища не вышел.

— Так что, други! — воскликнул Олег, едва жена с Ингорем на руках скрылась за спинами телохранителей. — Найдётся ли среди вас тот, кто готов Полата на княженье посадить?

— Нет! — хором отозвались мужи.

— А тот, кто попросит пощады для князя белозёрского?

— Нет! — прогремел сход.

— Арбуя с сыном — на кол, и Валита — тоже, — повелел мурманин. — Что же касается этого…

— Я требую божьего суда! — крикнул белозёрец. — И ты обязан…

— Думаешь, боги на тебя не насмотрелись? — усмехнулся Олег.

— Я князь! — голос Полата сорвался на визг, сход зашёлся хохотом.

— Что ж, будь по-твоему. Кто готов сразиться с… князем?

Толпа алодьчан взорвалась криками, их примеру последовали и новгородцы, и воины Русы. Проучить предателя мечтал каждый.

— Я сам выберу! — прокричал Полат. — Это моё право!

— Неужели? — делано удивился Олег. — И с кем хочешь сразиться? Может быть, со мной? Или Гудмундом?

— С Розмичем!

Теперь уже и сам мурманин от смеха не удержался.

— Что? — возмутился Полат. — Твой дружинник оклеветал меня! И если ты, владыка, отказываешься покарать его ложь, его покарают боги! Моей рукой…

Олег едва не согнулся пополам от хохота, на глаза навернулись слёзы.

— Выбор, достойный князя! — простонал мурманин сквозь смех. — Ты бы ещё Ингоря на поединок позвал!

Заслышав своё имя, Розмич растолкал соратников и, прихрамывая, подошёл к Олегу. Правая рука висела бессильной плетью, но на разбитых в кровь губах такая ухмылка, что половина знатных мужей осеклась, подавилась весельем. Олег тоже посерьёзнел.

— Княже, дозволь! — сказал дружинник и едва не упал, пытаясь поклониться владыке.

— Не позволю! — твёрдо заявил тот.

— У меня не меньше причин желать этого поединка, чем у него, — настаивал Розмич.

Олег заскрежетал зубами и вместо препирательств велел позвать Мизгиря.

Грузный волхв смотрел на раненого пристально. Розмичу показалось — всё тело насквозь видит, даже кости. Особенно внимательно Мизгирь изучал глаза.

— Ну, что скажешь, волхв? — поторопил Олег. — Можно ему драться?

Седовласый покачал головой, ответил:

— Слишком истощён и одурманен немного. Видать, не только голодом морили, но и травили в дороге. Ну а про руку и вовсе молчу.

— А вылечить можешь?

— Так, чтобы за миг? Нет… Боюсь, такое даже богам не по силам.

— Всё слышал? — вопросил Олег строго. — Не боец ты сейчас. Другой на поединок пойдёт! А Полат-то каков…

— Княже! — перебил Розмич. — Я справлюсь. Не железом, так злостью убью! Дозволь!

Вокруг забурчали, заспорили. Но поддержки Розмичу не выказывал никто. Где это видано, чтобы на суд божий здоровый против раненого выходил? К тому же безрукого.

— Княже…

Лицо мурманина стало хищным. Он сделал шаг навстречу, заговорил так тихо, что, кроме Розмича, никто не услышал:

— Пойми! Если ты не справишься, народ решит, что Полат прав! А ты, мой дружинник, клеветник. И я, стало быть, лжец.

— Зато… — Розмич запнулся от подступившей обиды и страха — что, если Олег и впрямь запретит выйти на поединок? — Зато, если сдюжу, никто никогда не усомнится в его виновности!

Несколько неимоверно долгих мгновений сражались взглядами. Мудрость против упрямства, праведный гнев против безрассудной ярости.

— Ладно, — выпалил Олег. — И да помогут тебе боги!

Розмич отвёл взгляд, запоздало сообразил, как надерзил владыке. Тут же поймал понимающую улыбку Гудмунда. Кажется, брат Олега даже подмигнул.

— Меч! — приказал мурманский князь.

Всё тот же Гудмунд шагнул к Розмичу, протянул заноженный клинок. Шепнул напоследок:

— Остроту на себе не проверяй. Я самолично его правил.

Раненый улыбнулся уголком разбитого рта — уж за кем, а за Гудмундом заточку проверять точно не стоит. Этот вострит так, что только коснёшься — без пальца останешься…

Место для поединка освобождали нехотя, потому как его исход был яснее ясного. Все понимали — проигрыш Розмича заставит отпустить предателя восвояси. А каких дел натворит освобождённый Полат, даже представить страшно.

Раненый ловил на себе негодующие взгляды, но оставался спокоен, как могильный камень. Пусть знатные мужи и дружинники воображают, что хочется, а он всё равно победит. Для этой победы самой жизни не жаль. Полат причинил слишком много зла, но никто, кроме Розмича, карать не вправе.