Мервин Пик - Замок Горменгаст

Однако удар ножа в шею, хоть был и смертелен, не убил его сразу. И он вернул убийцу в его обычное рассудочное состояние.

Щуквол снова стал Щукволом, а не рычащим зверем. Он истекал кровью, а вместе с ней из него вытекала жизнь, но он далеко еще не был мертв. Взревев от боли, Щуквол нанес ответный удар. Но в этот момент что-то под ногой подалось в воде, и он, невольно дернувшись в сторону, погрузился еще немного глубже. Удар, нацеленный в сердце, теперь лишь чиркнул Тита по лицу. Порез был не глубоким, но длинным и кровоточащим. Тит, которого после удара ножом, нанесенным им в горло Щуквола, охватила такая слабость что он был близок к потере сознания, пришел в себя от резкой боли в щеке и нанес второй удар куда-то в темноту под красно-белым лицом с кровавыми светящимися точками глаз. Мир снова завертелся перед глазами Тита и он стал вываливаться из клубка плюща. Но что-то удерживало его от окончательного падения. Тит открыл глаза и увидел, что рука его, все еще сжимающая рукоятку ножа, упирается в грудь Щуквола. Он потянул за нож, но тут же понял, что не сможет его вытащить из тела, откинувшегося на спутанный клубок веток. Потом Тит перевел взгляд на лицо Щуквола. Он смотрел на это лицо, как ребенок с восхищением и удивлением смотрит на циферблат часов, не зная, как определить по ним время. Лицо стало мертвым предметом, узким, бледным, с отверстием, которое только что было ртом, глаза были открыты, но блеск в них пропал. Зрачки закатились под верхние веки.

Щуквол был мертв.

Удостоверившись в этом, Тит разжал руку, державшую рукоятку ножа, всаженного меж ребер, и упал в воду лицом вниз. Сотни людей, наблюдавшие за происходящим, вскрикнули одновременно. Графиня, видневшаяся в прямоугольнике окна, высунулась вперед насколько это было возможно. Она смотрела на сына, и губы ее слегка двигались.

Ни она, ни кто-либо другой из смотревших из окон толком не смогли понять, что произошло там, на воде, в двух расположенных рядом клубках сорванного со стены плюща. Они видели, как Тит сначала исчез под покровом плюща, потом видели, как часть этого покрова оборвалась и упала в воду, потом увидели вторую фигуру, поднимающуюся из спутанной массы плюща на воде, потом услышали страшный крик, видели взмахи рук, слышали новый крик, слышали плеск воды, когда оседал плющ, слышали глухой удар, видели, как одно тело откинулось назад, а второе – упало вперед.

Звуки, несшиеся с воды были слышны с особой четкостью и ясностью. А тем временем вереницы лодок устремились назад к стенам, и некоторые из них были уже совсем близко к тому месту, где упал в воду Тит. В лодках с нетерпением ожидали новых приказаний, но Графиня, освещенная лунным светом, стояла молчаливо и неподвижно, заполняя проем окна, как вырезанная из камня массивная фигура, руки ее вцепились в подоконник, взгляд был устремлен вниз, губы сжаты. Но вот Графиня, выйдя из транса, шевельнулась, а когда она увидела, как Тит падает из клубка плюща в воду, а лицо его залито кровью, из ее груди исторгся страшный крик – она решила, что Тит убит, – и в отчаянии Графиня ударила по подоконнику кулаком.

Но уже не менее десятка лодок подоспело к тому месту, где в воду упал Тит. Первой к нему добралась та лодка, которая уже раньше по приказу Графини двигалась к стене и плеск весел которой несколько ранее слышали и Тит, и Щуквол. Тита, который хотя и был без сознания, но не успел погрузиться в воду, втащили в лодку, но едва его уложили на дне лодки, как он, напугав всех без меры (все считали, что он убит), поднялся, словно воскрес из мертвых. Тит, показывая на какое-то место у стены, где плавали спутанные клубки плюща, приказал всем прибывшим лодкам направиться туда.

Какое-то мгновение люди в лодках колебались и поглядывали на Графиню, но она ни голосом, ни жестом не проявляла свою волю. Тот, кто стоял рядом, мог бы увидеть, что грубые черты ее большого лица смягчились, и лицо сделалось почти красивым. То выражение, которое помимо воли опускалось на ее лицо только тогда, когда она склонялась над птичкой со сломанным крылышком, над любым страждущим животным, появилось на нем и сейчас, когда она смотрела вниз, на происходящие у стены события. В ее глазах растаял лед.

Графиня повернулась к тем, кто находился в комнате рядом с ней:

– Уходите. Оставьте меня одну. Рядом есть и другие комнаты с окнами.

Когда она снова выглянула из окна вниз, то увидела, что ее сын стоит на носу лодки и смотрит прямо на нее. Одна сторона его лица была залита кровью, глаза сияли каким-то странным светом. Казалось, Титу очень хотелось, чтобы мать его стояла там, наверху у окна и видела все, что происходит. Когда тело Щуквола затаскивали в одну из лодок, Тит взглянул на него, потом снова на мать, затем снова перевел взгляд на мертвого Щуквола. Чернота стала затоплять его сознание, все завертелось перед глазами. И Тит в беспамятстве рухнул в лодку, словно в яму кромешной тьмы.

Дни шли, а дождь не возобновлялся. Вдыхать очищенный, словно вымытый, воздух было невыразимо приятно. На Горменгаст опустились мир и спокойствие, Замок охватили мечтательность и задумчивость, которые, казалось, прилетали с солнечными лучами днем и с лунными – ночью.

Воды великого потопа спадали очень медленно, но с каждым часом уровень воды понижался – пусть и на крошечную величину, но понижался. Золотые дни сменялись серебряными ночами, шли недели, месяцы – и вода отступала. Появлялись из-под воды крыши, каменные террасы, стены, поля, холмы. И все эти освобожденные из-под воды поверхности, склоны, изгибы быстро высыхали на солнце. Солнце теперь сияло, не заслоненное ни единой тучей, каждый день, и лучи его заглядывали в воды, ставшие из серых, угрюмых и взбудораженных спокойными, гладкими и прозрачными. В гладкой зеркальной поверхности отражался вырастающий из-под воды Замок и редкие, легкие облачка, лениво плывущие по голубым небесам.

Но внутри самого Замка, по мере того как отступала вода, становились все явственнее размеры нанесенного потопом ущерба. За окнами лежали искрящиеся в лучах солнца мирные воды, являя собой картину покойной, очищенной красоты, а внутри Замка освобождающиеся от воды этажи являли собой зрелище разорения гадкий, скользкий ил, толстым слоем покрывал полы; из окон стекала жидкая грязь, повсюду из воды и из серого ила торчали предметы, брошенные или забытые при отступлении наверх. Стало ясно, что очищение Замка от грязи, приведение всего в порядок, после того как вода спадет окончательно – если, конечно, это вообще произойдет и Замок снова будет стоять на сухой земле, – займет очень много времени.

Было ясно, что по сравнению с теми усилиями, которые ушли на то, чтобы в течение нескольких месяцев перетаскивать вещи на все более высокие этажи, плотно забитые ими, труд, который пойдет на очищение Замка, будет неизмеримо более тяжелым и продолжительным.