Владимир Ареньев - ФЭНТЕЗИ-2004

Паровоз, взвизгнув в последний раз горячими колесами, остановился в десяти метрах от осыпи. Перестал выть гудок, да и пар уже не рвался из предохранительного клапана.

Олег смотрел на уходящие в мешанину камней рельсы, и эта картина показалась ему такой дикой, что он даже улыбнулся.

— Правильно улыбаешься, парень, — сказал машинист. — Считай, от смерти ушел. Я бы на месте твоей благоверной поставил свечку святым угодникам. Во всяком случае, моя наверняка так и сделает.

Отдаленные панические вопли постепенно переплавлялись в крики радости: пассажиры начинали понимать, что остались живы. Сломанные кости — не велика плата за возможность видеть солнышко и дышать горными ароматами. Пусть сейчас и пованивало чем-то машинным…

Петр потянулся к рундуку, вытащил немного ветоши и обтер кровь с ободранной руки. Потом сел на пол и прижался спиной к двери. Палыч открыл аптечку, достал бинт, опустился на колени и начал делать помощнику перевязку.

— Ребята, — сказал он, — може, кто-то из нас в рубашке рожден. Я не знаю, что случилось с котлом и почему все время падало давление, но если бы мы шли по расписанию, вполне могли бы попасть под лавину. И эта куча камней была бы сейчас нашей могилой.

— Да, — поморщился от боли помощник. — Господь спас нас!

— Господь спас нас… — пробормотал Олег. Будто горное эхо…

В душе его почему-то жило ощущение жуткой, невозможной потери. Будто умер кто-то из близких. Наверное, так действовал на него страх сотен пассажиров…

Когда Олег вернулся домой, Ольга уже все знала: сарафанное радио среди деповских работает быстрее громкоговорителя на стене, который с утра до вечера рассказывает об очередных трудовых победах.

— Боже, — сказала Ольга. — Ты жив! Слава богу, ты жив!

— Моя смерть еще не родилась, — рассмеялся Олег. Но трижды постучал по косяку двери и сплюнул через левое плечо. А потом жарко обнял благоверную за покатые плечи. — Дома как? — спросил он, стаскивая с нее юбку.

— Слава богу! Все живы-здоровы…

Тем не менее ощущение потери у Олега не исчезло.

Через пятнадцать лет, когда Сашка вышла замуж, Серый отслужил срочную и уехал строить БАМ, а на могилке бабы Стеши уже надо было подкрашивать ограду, поблекшая лицом и расплывшаяся телом Ольга задала супругу вопрос, который мучил ее уже не один год:

— Ты не из рода ли Кощеева, мой дорогой?

— Конечно, — сказал Олег, привычно обнимая благоверную за покатые плечи. — Я же родственник Георгию Милляру.

Ольга удовлетворилась этой шуткой и вопросов больше не задавала.

Но назавтра Олег ушел. И не вернулся.

Ни через день, ни через два, ни через неделю.

Что ж, люди пропадают, бывает… Ольга оплакала супруга. Ей и в голову не могло прийти, что он ушел, дабы обрести себе новое имя и новую благоверную.

Но так и было. И оно того стоило. Ведь до Битвы, которую люди называли Армагеддоном, оставалось еще очень много лет. И очень много имен и благоверных.

© Н. Романецкий, 2004.

Длинная, с черным древком и пестрым оперением стрела не вонзилась даже — плюхнулась в вязкую болотную грязь. И тотчас начала тонуть. Неподалеку в два голоса выругались, чьи-то сапоги зашлепали от кочки к кочке, тревожа комаров и стрекоз.

— Видишь, куда упала?

— Вижу, ваше высочество.

— Рядом лягушки наблюдаются?

— Ни одной. Жаба, правда, сидит пупыристая, но…

— Полагаю, сойдет и жаба.

— Ваше высо…

— Не канючь! Зря, что ли, целый день в грязи бултыхаемся? Готовься давай… Где она, твоя жаба?

— Не моя — ваша… Ладно, ладно, не буду, молчу. Вот. Под самыми вашими ногами.

Жаба действительно сидела аккурат возле Царевичевых сапог — когда-то роскошных, расшитых золотом и жемчугом, а теперь изрядно изгвазданных в болотной жиже, утративших и свой прежний блеск, и изначальную форму.

— Привет, — сказала жаба. Была она чрезвычайно пухлая, с салатового цвета пупырышками, с пучеглазой мордочкой и ехидной улыбкой на ней. — Неважно стреляешь. А ну, присядь на корточки.

Царевич послушно подтянул кафтан (как будто мог еще больше его испачкать!) и присел.

— А ты ничего, — сказала жаба. И глазом разбитно подмигнула. — Сойдешь.

— В смысле?

— Ну, ты ж супругу себе ищешь или просто пострелять из лука вышел? Если из лука — тогда, конечно, извиняюсь. Вон стрела, забирай и шагай дальше. Ни пуха ни пера, доброй охоты и все такое.

Царевич смущенно кашлянул.

— Значит, все-таки за супругой, — подытожила жаба. — Оно и правильно. Давно пора.

— Не такой уж я и старый! — обиделся Царевич.

— Я про себя, — пояснила жаба. — Ну, и долго ты будешь на меня пялиться? Или не знаешь обычаев? Ох уж эта молодежь!.. Подсказываю: целовать меня надобно. С любовью, от чистого сердца. И не с тем выражением лица, что у тебя сейчас проступило.

— Не царское это дело — лягушек целовать, — заявил Царевич, поднимаясь с корточек. — Дурак, давай!

Его спутник и тезка (а также незаконный брат по волшебной рыбе, которую съела не только Василиса Премудрая, но также и Марья-Молочница) вздохнул и попятился. Дураком он был только по батюшке. Целовать земноводное — не хотел.

— На дыбу пойдешь, — устало сказал Царевич. Видно было, что разговор этот случается уже не в первый раз и Дурака стращания незаконного брата впечатляют все меньше и меньше. — А поцелуешь — озолочу.

— Министром сделаешь?

— Сделаю. Внешних сношений.

Насчет сношений Дурак не был уверен, словечко вызывало смутные подозрения, но он решил не привередничать, потребовал только:

— Поклянись.

— Эй-эй! — встряла жаба. — Хочу заметить… — Ее отвлекла пролетавшая мимо стрекоза, которая была машинально подбита языком и схрумкана. — Хочу заметить, — продолжила наконец жаба, — что целовать меня кому попало не стоит. Опасно для жизни.

— Рассказывай, — протянул Царевич. — Учти, я в своей семье лжи не потерплю. Мне нужна жена честная, не обманщица.

— Это кто обманщица?! Я ж, наоборот, — предупреждаю!

Если нет в ком истинно царского происхождения, волшебство не сработает.

И она между делом схарчила еще одного комара.

Иван-Дурак вопросительно посмотрел на Ивана-Царевича: мол, какие будут указания?

— Целуй, — решительно велел тот. — Там разберемся.

— Я проте!.. — Жаба оказалась недостаточно прыткой и не успела ускакать. Иван-Дурак, придав лицу торжественное (как на похоронах) выражение, припал к будущей царевне губами. «Заодно проверю, правду ли батька говорили, когда пьяный бывали».